Только вот дальше-то что?

Ещё немного трудов, пускай и тяжких для сердца пожилого человека, ещё несколько переходов по бесконечной лестнице, и ты, отец Целестин, увидишь вещь, ради которой покинул свой уютный дом, позабыл покой и степенность, бросившись очертя голову искать приключений на старости лет. Коснешься рукой древнего сокровища, наполненного Бог весть какой Силой, и что? Прежде единственной целью пути было взять Чашу Сил и, пробудив её мощь, уйти из Мира Третьего обратно домой, в Мидгард. Ныне это желание наверняка можно будет исполнить, но и там, за Оградой Миров, тебе не найти покоя от знания, что Трудхейм мог избавить это странное и непривычное Междумирье от Тьмы, внезапно начавшей заполнять его; не найти успокоения до часа, когда погибающий Мир Меж Мирами увлечет за собой, в огонь, и твоё временное пристанище в землях, именуемых северянами Мидгардом. А в миг, когда вострубят трубы Страшного Суда и изреченное Иоанном Богословом свершится, как исполняется всё, написанное в Книге Книг, поздно будет каяться и сожалеть, что ты не сделал того дела, что было назначено тебе делом и целью жизни. Пускай ты и сам не знал об этом… Или знал, но, возжелав покоя для себя, обрёк всё прочее на погибель бездействием своим. И посему — «имеешь служение — пребывай в служении»[23], а на всё прочее — воля Всевышнего.

«Но в чём оно, служение это? — думал монах, стараясь не обращать внимания на нехватку воздуха и боль в спине. — Мы исполнили предназначенное, ну или почти исполнили, но сейчас будет нужда в водительстве, потребность в том, чтобы кто-нибудь, кто сильнее и мудрее нас, сказал, что делать и как исполнить скрытую от нас, грешных и несовершенных смертных, волю того, кто привёл людей из мира, в котором уже нет места чудесам, в мир, где всё противоположно и в пределах которого, как мне кажется, решается участь не только турсов, речных троллей, древних духов или валлов, но и судьба твоего дома…»

Чем выше уходили лестничные марши, тем труднее приходилось. Даже Лофт, вечно бодрый и выносливый, отдувался и, выполняя наравне с Альбиориксом роль предводителя отряда, всё чаще требовал остановок на отдых, а люди и вовсе вымотались до предела. Бывавший в горах отец Целестин знал, что на высоте непривычному всегда становится не по себе — каждое движение даётся с усилиями и тяжко дышать, и теперь говорил себе, что скоро всё кончится. Но каждый новый шаг лишь уносил истощившиеся силы, которые было не восстановить.

Короткий тревожный сон не принёс облегчения, и Лофту с Альбиориксом пришлось едва ли не силой поднимать остальных. Гунтер поднялся только после того, как окончательно разозлившийся Локи метнул ему в место, куда германец некогда поразил мечом ториновского хёрдмана Эрика, тонкую синюю искру, пробудившую его не хуже, чем пригоршня снега. И всё повторилось снова — темнота, холод и исчезающие во тьме ступени. Никто и не гадал о том, что сейчас за стенами Горы — день, ночь ли. Или же вообще Междумирье перестало существовать, а его обломок в виде конуса Горы Имира летит в пустоте Внешней Тьмы…

И черноту впереди вдруг прорезал рассвет. Лестница вывела отряд в громадный, вытянутый овалом зал с резными колоннами и стрельчатыми окнами, выводящими наружу. Во всех Трёх Мирах наступал седьмой день июля.

— Это не здесь, — прохрипел Альбиорикс, не давая никому остановиться. — Мы пришли в замок двергов, но это лишь первый его ярус. Идёмте за мной.

Ветер посвистывал, играя меж колонн и выбрасывая в прорубленные в скале окна невесомые пылинки. Небо ещё не стало голубым, а было залито фиолетово-зелёной краской с подмешанными к ней крупицами серебра — звездами, бледнеющими и растворяющимися в наплывающих с востока волнах золотого солнечного света. Здесь, у заоблачной вершины, он оставался таким, как всегда — чистым, мягким и незапятнанным Тьмой.

Друи увлёк всех за собой, к винтовому всходу на другие этажи гранитного дворца, достаточно широкому, чтобы по нему мог пройти даже Гюллир. Один поворот, второй, третий….

Новый зал поражал не столько размерами, сколько своей холодной красотой. Широкие проёмы окон впускали струи слабого утреннего света, казавшиеся после подгорной темноты яркими и режущими глаз. Кроваво-красные стены были выложены цветным камнем, составлявшим непривычные, резкие узоры в виде чередующихся линий, зигзагов и квадратов. Тяжёлый куполообразный свод уходил на десятки локтей в высоту, поблескивая драгоценной отделкой, а в центре пустого мозаичного пола стоял небольшой приземистый гранитный постамент, грубо и небрежно обработанный.

— Я привёл вас, — устало сказал Альбиорикс. — Трудхейм перед вами.

Вместилище Силы было достойно своего названия. Граненый сосуд из чистейшего, отливающего ледяной синью хрусталя поддерживала золотая подставка в виде дерева. Бесчисленные тонкие ветви, выкованные древним кузнецом, нежно охватывали хрупкую чашу, переплетаясь и пестря множеством миниатюрных — с ноготок ребёнка — лепестков. Драгоценные побеги сходились в толстый, изрезанный морщинами коры ствол, оканчивающийся основанием Чаши в виде мощных извивающихся корней, которые, как казалось, вот-вот оживут и вопьются в холодный гранит в поисках соков, что напитают ажурную крону…

— Для пива сгодится! — нарушил тишину Гунтер.

Когда люди подошли к Чаше, медленно и осторожно, будто боясь, что она сейчас соскользнет со своего постамента и разобьётся вдребезги, отец Целестин, морщась, пытался вспомнить что-то важное, позабытое за усталостью. Наконец он хлопнул себя ладонью по лбу, охнул так, что все повернулись к нему, и, обведя взглядом своих спутников и друзей, вопросил:

— Так, Трудхейм здесь, а где его хозяин, хотелось бы мне знать? Где Чёрный Дракон?

В наступившей тяжёлой тишине слышалось лишь шумное дыхание Гюллира. Торин положил руку на гарду меча, Сигню прикрыла рот ладонью, а Локи криво усмехнулся.

— Чёрный Дракон — это я, — прозвучал спокойный голос. — Ещё меня называют Нидхёггом.

Альбиорикс с невесёлой улыбкой вышел вперёд и чуть поклонился ошалевшим от неожиданности людям.

— Тоже мне, удивил… — проворчал Локи. — По-моему, это было ясно с самого начала…

— …Обмануть валльского рикса было проще простого, но с друи Огмигеносом пришлось изрядно повозиться. Жрецы-друи не из тех, кого так легко провести даже мне…

Человек в запачканной белой одежде мудреца из Леса Идалир говорил обстоятельно и неторопливо, нимало не смущаясь тем, что люди невольно пятились от него при каждом жесте руки. Только Локи да, пожалуй, Видгнир оставались внешне спокойными; правда, племянник вадхеймского конунга был бледен и сжатые в кулаки ладони выдавали волнение.

Отец Целестин, пусть и ожидавший, что на его недавний вопрос будет дан ответ в виде явления страшилища наподобие Гюллира (разве что покрупнее да масти другой), вперился неподвижным взглядом в Альбиорикса-Нидхёгга и беззвучно шевелил губами, нашептывая молитвы. Ему тут же вспомнились все до единого подозрительные моменты их совместного с друи пути, и сейчас он клял себя за отсутствие прозорливости. Да, разумеется, монах изначально высказывал предположение о том, что Великий Дух вполне в состоянии принять любое обличье и превратиться в жреца-друи ему ничего не стоит, но после долгих бесед с Альбиориксом по пути к Идалиру и Имирбьёргу отец Целестин отверг эти, как тогда показалось, нелепые подозрения. Но стоит припомнить странный разговор Лофта со жрецом на ночёвке, то, что Церуннос-олень вёл себя если не воинственно, то по крайней мере недружелюбно, словно не хотел подпускать отряд к священным рощам Идалира, и, наконец, недавнюю стычку с псом Гармом, который только хвостом не вилял, увидев незнакомцев, пробравшихся в его царство… И потом, разве друи — можно сказать, духовный пастырь здешних язычников — согласился бы так легко бросить в тяжёлый час свой народ да отправиться вместе с подозрительными типами, явившимися невесть откуда, в Имирбьёрг, гору Чёрного Дракона? Ну а его поразительная осведомлённость о системе проложенных двергами в камне коридоров?!