— Будем строить разные корабли и подводные лодки, нужные для обороны, а не для войны за овладение морями и господства на океанах. Поэтому строить линкоры и тяжелые крейсера нет смысла.

После этой дискуссии, когда Кузнецов стал командующим Тихоокеанским флотом, уже другой начальник ВМС, Орлов, по требованию ЦК партии представил в Совет Труда и Обороны десятилетнюю программу кораблестроения, где были преимущественно линкоры и тяжелые крейсера, а также один авианосец. Но осуществить эту программу помешала война, и это, как считал Кузнецов, было к лучшему.

Первомайский парад на Красной площади был людный. У всех — радостные лица, к тому же погода выдалась хорошая. Утро тихое, безветренное, в небе островками плыли белые облака. Нарком ВМФ в числе других военачальников стоял на трибуне мавзолея и не сводил глаз с площади, когда по ней стройными рядами, чеканя шаг, шли красиво и слаженно курсанты Ленинградского военно-морского училища имени Фрунзе. Им горячо рукоплескали москвичи и гости столицы. Сталин тоже хлопал в ладоши. Повернувшись к Кузнецову, он сказал:

— Хорошее морское училище, и готовит оно для флота отменных командиров. Так мне заявил нарком Ворошилов. Вы, кажется, тоже в нем учились?

— Давно, товарищ Сталин, еще в двадцать шестом году. Когда плавал на корабле, то рассказывал морякам, что это училище создавал Петр Первый.

— Выходит, этому училищу уже более двухсот лет? — удивился Сталин.

— Так точно! — Нарком помолчал. — Я вот о чем подумал. Давайте учредим День Военно-морского флота и будем широко отмечать его! Народ наш любит моряков, и этот праздник всем придется по душе. И военный флот от этого выиграет. Как вы считаете?

— Хорошая мысль, — согласился Сталин. — Надо подумать…

Вскоре после майских праздников Кузнецову позвонил секретарь ЦК партии Жданов, который вместе с Молотовым курировал военный флот.

— Николай Герасимович, срочно внесите в правительство предложение о введении Дня Военно-морского флота, — сказал он. — У меня был разговор с Иосифом Виссарионовичем, и, как я понял, это вы настроили его на это дело, И мне ни слова? Ладно, я не сержусь. Утром чтобы ваш документ был у меня на столе.

— Есть, Андрей Александрович! — обрадовался Кузнецов.

Каково же было его удивление, когда на второй день после этого разговора в «Правде» он прочел соответствующее постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б)! Особенно запали ему в душу строки: «Сделать День Военно-Морского Флота днем всенародного праздника и смотра состояния военно-морской работы всех общественных организаций». Документ подписали Председатель СНК Молотов и секретарь ЦК ВКП(б) Сталин.

— Вы читали постановление? — спросил наркома Галлер, едва вошел в кабинет. — Вот здорово, а? И как вам удалось пробить это дело?

— Читал, Лев Михайлович, и моя душа словно пела! — улыбнулся Николай Герасимович. — Я пробил, как ты выразился, очень просто. Во время первомайского парада Сталин похвалил курсантов, как отлично шли они в строю по Красной площади. Я и предложил ему…

После майских праздников Кузнецов выехал в Севастополь. Корабли стояли на Евпаторийском рейде. Еще издали он увидел своего красавца — крейсер «Червона Украина», откуда четыре года назад уехал в далекую мятежную Испанию. Катер подошел к трапу, и нарком поднялся на палубу. Сердце напряженно и гулко забилось. Командир крейсера встретил его рапортом:

— Товарищ народный комиссар, личный состав крейсера построен по большому сбору по случаю вашего прибытия…

— Ладно, командир, все понял, — тихо обронил Кузнецов. — Хочу пройтись по кораблю.

— Разрешите вас сопровождать?

— Не надо, командир. Здесь мне знаком каждый уголок…

«Непонятно, отчего разволновался нарком? — подумал командир. — «Крейсер живет в моем сердце… Странно, однако…»

(Николай Герасимович не красовался, он сказал правду. В 1970 году автору этого романа, в то время старшему адъютанту маршала Буденного, Семен Михайлович поручил съездить к адмиралу Кузнецову и пригласить его на дачу в Баковку. «Я трижды ему звонил, но никто не взял трубку, — посетовал Буденный. — Когда у нас День флота, через неделю? Вот я и хочу повидать его. А ты моряк, служил на флоте под его началом, тебе и карты в руки. Так что поезжай и без него не возвращайся!» Когда я передал Николаю Герасимовичу просьбу маршала, он оживился, повеселел.

— Дома я один, Верочка с детьми на даче, так что поеду к Семену Михайловичу. — И он стал одеваться. — Да и вопросы к нему есть. Буденный ведь был членом Ставки Верховного главнокомандования, а я стал им лишь в конце войны!

Маршал ожидал нас на крыльце дачи. Он обнял Николая Герасимовича, приговаривая:

— Как я по тебе, моряк, соскучился…

— И я тоже, Семен Михайлович.

— Сколько тебе было, когда ушел в отставку?

— Пятьдесят один…

— Садись в кресло, малость потолкуем. — Маршал тоже сел рядом. — Тебя «съел» кукурузник Никита, жаль, что к этому делу приложил свою руку и мой коллега Георгий Жуков. Как-то я спросил его, не видел ли он опального адмирала. — «Я сам опальный, Хрущев и меня «съел», — отозвался Георгий Константинович.

— Ну, говори, дружище, как живешь, над чем работаешь? Перо у тебя острое, а главное — правдивое. В своей книге «Накануне» ты честно рассказал о Сталине, пожалуй, лучше, чем кто-либо из военачальников. Зато Никита Хрущев очернил вождя как мог. Это же надо заявить, что Сталин изучал войну по глобусу! — возмутился Семен Михайлович. — И язык у него не отсох от такой брехни. — Маршал помолчал. — Да, всем нам было трудно на войне, особенно в сорок первом, порой до слез было жаль тех городов, которые мы оставляли фашистам. Но победили-то мы, а не Гитлер! Тебе, наверное, Николай Герасимович, тоже нелегко было? Скажи честно, ты хоть раз слезу обронил на фронте?

— Было такое, Семен Михайлович, — признался адмирал. — Это когда в сорок втором немцы в Севастополе потопили крейсер «Червона Украина». Когда адмирал Октябрьский доложил мне об этом, у меня будто в груди что-то поломалось. И так мне стало жаль корабля, что на глаза накатились слезы.

— Это чувство мне понятно. — Буденный шевельнул усами. — В сорок втором летом, будучи командующим фронтом, я находился в Краснодаре. Адмирал Исаков сказал мне, что в Новороссийск прибыл лидер «Ташкент», из Севастополя он доставил раненых. На всем пути следования корабль бомбили «юнкерсы», но экипаж выстоял! Я поручил Исакову наградить орденами и медалями всех, кто отличился, а сам на другой день прибыл в Новороссийск. «Ташкент» стоял у причала. Я взобрался на орудийную башню и поздравил моряков с успешным рейсом, поблагодарил их за то, что спасли и раненых, и свой корабль).

После Севастополя Кузнецов побывал в Николаеве, где на стапелях строились корабли, встречался с рабочими завода, призывал их «скорее дать флоту эсминцы». А из Николаева путь наркома лежал в Одессу. В июне Кузнецову удалось побывать в Архангельске и на Северном флоте в Полярном. В конце июля вместе со Ждановым он на Балтике принял участие во флотских учениях. Чем глубже Николай Герасимович вникал в жизнь флота, тем острее чувствовал необходимость решать прежде всего те проблемы, которые давали возможность резко повысить боеготовность кораблей и береговых частей. И начал он с главного — ввел в действие трехступенчатую оперативную готовность сил ВМФ (№ 3 — повседневная, № 2 — повышенная и № 1 — полная), определявшую место и действия каждого — от адмирала до краснофлотца. Систему, рожденную молодым тогда еще наркомом, главком ВМФ адмирал флота В. Чернавин назвал «исторической», ибо она позволяла в короткий срок, за несколько часов, подготовить все корабли и воинские части ВМФ к отражению внезапного удара противника и развертыванию сил в море для ведения боевых действий по планам первых операций. Важно и то, что нарком ВМФ предоставил командованию флотов самостоятельно объявлять степень оперативной готовности. В предвоенные годы это сыграло решающую роль в заблаговременном выполнении мероприятий по подготовке сил к отражению внезапного нападения.