— Насколько мне известно, клиентом прокурора является обвиняемый. Я что-то не помню никаких поучений, а особенно невинной девицы в лице Климчака…

— Тебе следовало осторожнее инструктировать Стасю под лестницей. Не у всех на глазах.

— Гнусная ложь. Ты сама видела?

— А ты как думаешь? Ещё и слышала И не я одна.

— А у кого ещё такие галлюцинации?

Кайтусь сам отлично прикидывался оскорблённой невинностью, но Патриция знала его как облупленного. И не верила. Она переждала, пока официантка подаст заказ.

— У одного типа, — холодно поделилась она. — Стоял за дверью по другую сторону.

— Кто такой?

— Не знаю. Мы не знакомы.

Известие Кайтуся не обрадовало. Вот невезуха! Решив разобраться с этим позже, он занялся едой, а Патриция, сама того не желая, ему помогла.

— А так, между нами, сдаётся мне, тебе предстоит нелёгкая задача. Что-то мне подсказывает, что невинная Стася нарывалась на это изнасилование изо всех сил, и ещё неизвестно, кто кого больше уговаривал.

— Хочешь сказать, что Стася Лёлика? А он защищался как лев? Давай подождём дальнейших показаний…

* * *

Место свидетеля теперь заняла Гонората.

Она не производила впечатления пристрастной. Похоже было, что ей одинаково не нравилось поведение как собственного брата, так и Стаси. Ничью сторону она не занимала и отвечала спокойно, без особых эмоций, а иногда как бы даже и с отвращением.

— С Руцкой давно знакома? — изящно сформулировал вопрос старый гриб. На этот раз он, вероятно, не выучил наизусть соответствующего фрагмента дела А может, просто забыл.

— Я знала её как подругу Зажицкой, виделись пару раз, может, год назад, а то и два.

— Когда вы с ней познакомились?

— На свадьбе Зажицкой.

— Как получилось, что она оказалась у вас дома?

— Она подошла к нам, когда мы шли вместе с Павловской. Я несла в стирку брюки брата…

Лёликовы портки судью не интересовали, а потому он не дал Гонорате рассказать всё по порядку, зарывшись по своему обыкновению в бумаги.

— И что? Подошла Руцкая…

— Сказала, что ей надо с нами поговорить, от неё пахло алкоголем…

«Ерунда», — подумала со злостью Патриция и сунула нос в косыночку:

— Врёт! Стася в пьяном виде по городу не слонялась. Об этом бы все знали!

Кайтусь недовольно поморщился и кивнул. Гонората добавила:

— …Сказала, что она беспокоится и что ей надо встретиться с Лёликом. А до того ещё спросила, правда ли, что он женился? Я ответила, что правда — собирается жениться.

— Дальше что? Пошли домой?

— Не сразу. Руцкая меня спрашивала, когда брат будет дома, я сказала, что после семи. Она подождала нас на площади. Когда мы встретились снова…

Судья, как всегда на пустом месте, взбеленился:

— Что за «снова», почему «снова»? Заканчивайте! Вы шли по улице, и что?

Гонората старалась держать себя в руках:

— Нам надо было кое-что купить.

— Что именно, нечего тут секретничать!

— Мы пошли покупать одеколон. Руцкая ждала на лавочке на площади. Она хотела купить вина. Я сказала, что в доме есть выпивка.

Судье понадобилось время, чтобы, ворча и булькая, продиктовать это в протокол. Вдруг он спросил:

— А что праздновали?

Патриция была крайне недовольна. По всей видимости, судья, копаясь в деле, обнаружил-таки нужные страницы, вспомнил что-то и принялся опять прыгать по событиям. Откуда он праздник выгреб? Не иначе как по ассоциации с алкоголем к старому маразматику вернулись хоть какие-то ошмётки памяти.

Гонорату он не озадачил:

— Павловская собиралась отметить своё личное интимное торжество.

Патриция быстро оглядела зал. Похоже, она была единственной, кого удивила эта интимность и полнейшее равнодушие судьи по сему поводу. Явно у нашего птеродактиля ум за разум заходит, цепляется как ненормальный к одеколону, а интимность ему до лампочки. Что это может быть за интимное торжество?!

Судья удовлетворил своё любопытство и перестал рявкать.

— Вернулись вы домой, и что?

— Я достала печенье, они разлили водку. После девятнадцати вернулись брат с отцом. Руцкая сказала брату: «Лёлик, ты можешь со мной коней красть».

Ну нет! Тут Гонората вышла у Патриции из доверия. Явно сговорились и теперь будут этот идиотизм повторять до посинения. Опять же она вспомнила, почему те показания показались ей настолько дурацкими, что она просмотрела их совсем бегло, не вникая в смысл. Теперь пожалела, а судья Гонорату всё подгоняет.

— Кто наливал водку? — уселся он на своего любимого конька.

— Руцкая.

— А кто принёс бутылку на балкон?

— Руцкая. Я рюмки принесла.

— Почему невеста брата не пришла в комнату?

Выдержке и хладнокровию Гонораты можно было только позавидовать. Она взяла препятствие с маху.

— Ужинала на кухне вместе с родителями.

— Брат отнёс ей рюмку водки?

— Нет.

У Патриции возникло острое желание пообщаться с Кайтусем, хотя ответов от него сейчас получить не было ни малейшей возможности. Что за идея фикс такая с этой невестой в кухне и водкой для неё навынос? Дали девахе после работы жаркое или кусок какого мяса, так почему она не могла под это рюмку опрокинуть? И при чём здесь изнасилование? Что это доказывает?

Судья чихать хотел на логику и уже перебрался на балкон, бросив в небрежении остальные помещения квартиры Климчаков. Гонорате размещение было без разницы.

— Так что там дальше?

— Я вернулась в комнату, чтобы сменить пластинку, и слышала, как Руцкая спрашивала Павловскую: «Она девственница, скажи, его девушка — девственница?» Павловская ответила: «Откуда мне знать?» Она тоже вышла, потом вернулась, мне стало нехорошо…

— С такой малости?

— Думаю, да. Мне от водки всегда плохо.

— Брат там был?

— Выходил на балкон раза два.

— И что?

— Руцкая встала и чуть не упала. Споткнулась и разбила рюмки… Обнимала брата за шею и говорила, что он может с ней красть коней и что она хочет провести с ним вечер.

— Дальше что?

— Потом она упала в шезлонг, и ей стало совсем нехорошо, поэтому я принесла тазик. Она приходила в себя в шезлонге. Брат вышел.

— Дальше?

Судейские понукания Гонорату немного смутили, и было видно, как она пытается собраться с мыслями и придерживаться хронологии событий.