Что было после, помню очень плохо. Какими-то обрывками. Кусками.

Вот я просыпаюсь. Кто-то сильный, черный, желтоглазый пытается схватить меня за шкирку. А другой меня тащит за хвост.

Вот проваливаюсь в новый сон, а когда пробуждаюсь от боли – понимаю, что лежу на каменном пороге, а надо мной сплошные листья и колючки.

Соображаю туго, мыслей нет, в ушах звенит. Засыпаю. Снова просыпаюсь, от удара. Чихаю: горько пахнет гарью. Меня волокут по гладкому настилу, связывают водорослями лапы, оставляют лежать.

Опять я сплю. А когда открываю глаза, передо мной на пыльном старом кресле восседает собственной персоной вождь – и смотрит на меня с презрением и любопытством. Рядом с ним, по стойке смирно, готики. Их желтые глаза сверкают злобой. Им же не дали попробовать. А гаденышу – пей не хочу.

– Что, Мокроусов, оклемался? А вот не надо баловаться валерьянкой. Ты, брат Мокроусов, перебрал.

Что такое валерьянка, я не знаю, но, с трудом ворочая языком, передразнил:

Я перебрат.

Но Мурчавес шутку не понял».

– Прости, дружок, мы тоже. Поясни, – осторожно, как к больному, обратился к Мокроусову Папаша.

Тот хмыкнул и сделал кислую морду. Ну что за жизнь. Никто не способен оценить игру слов.

– Что тут понимать? Он ко мне обращается – «брат». И говорит: «ты перебрал». А я ему в ответ – «не перебрал», а «перебрат». Понятно?

– Нет, – честно признался Папаша.

– А ну вас всех. Я продолжаю.

– Продолжай.

«Итак, Мурчавес тоже ничего не понял. Рассердился.

– Вообще-то мог бы и спросить, где ты и как тут оказался. Ну, и что с тобою будет. Неужели неинтересно?

Я промолчал.

– Ладно, не хочешь спрашивать – не спрашивай. Так и быть, я сам скажу. Ты, брат, в Раю. Что, страшно? Страаашно, брат, я знаю. Я поначалу сам боялся».

Котриарх не выдержал, сглотнул слезу и уточнил:

– Что ты сказал? Это правда? Он переступил порог святилища?

– Думаю, порога он не переступал. Там же заперты двери и окна! Меня-то сбросили через трубу…

– Шайтан! – сурово буркнул Жрец.

– Сотона! – поддержал его Котейший.

– Но продолжай, пожалуйста. Нам интересно, что же было дальше, – добавил примирительно Папаша.

«…он уставился своими наглыми, навыкате, глазами. И спросил:

– Ты догадался, Мокроусов, откуда у меня сеть? Конечно, отсюда. И валерьянка. Ну, та магическая гадость, которой ты напился? Знаешь, где она была? В Святилище. Точнее, в Алтаре, на верхней полке. И, представь себе, не выдохлась, а только сильней настоялась!

– Ты что же, рылся в Алтаре?! – я прервал молчание.

– Смотри-ка, он заговорил! – осклабился Мурчавес. – А то на площади ты бойкий, а здесь из тебя слова не вытащишь. Ладно, так и быть, отвечу. Что такое Алтарь, как не склад? Я всего лишь похозяйничал на божьем складе. Не пропадать же добру.

Я, – добавил Мокроусов, – в ужасе закрыл глаза.

– Какие мы нежные. Но закрывай глаза, не закрывай, а я решил тебя арестовать. Ты это… забыл, как называется… смутьян. Посиди-ка ты, дружок, в пещере. И подумай, стоит ли переть против нас. Эй, готики! Тащи его!

– Слушаем, господин генерал!

Желтоглазые взбодрились; похоже, им нравится мучить. Меня обвязали веревкой, конец ее закинули наверх и дружно потянули. Я болтался в воздухе, как куль, меня мотало из стороны в сторону, я выпачкался в саже! А потом отволокли сюда».

– Мда… Весьма печальная история, – заметил философски Котриарх.

– И поучительная, – невесело подвел черту Папаша.

Однажды в середине декабря Мурчавес возлежал в своей царской корзине, накрытой вонючей клеенкой. По клеенке звонко били капли и мешали как следует думать. А подумать ему было о чем.

С одной стороны, он добился всего. Море – наше. Горы – наши. Берег – наш! Склады забиты. В дюнах, посреди размокшего песка, воздвигается прекрасный Мехополис. Там не будет никакого хаоса, аляповатого скопления корзинок. Посередине – дорога из гальки. Вдоль нее однообразные плетеные строения. Строгая, воинственная красота. Все, как с детства нравится Мурчавесу.

Его иногда называют жестоким; он это знает, тайная полиция ему доносит. Но по-другому с котами нельзя. Недавно готики и гладиаторы перессорились из-за пайков, он не стал тянуть кота за хвост и устроил массовую чистку. Самолично отыскал зачинщиков, отвел их под конвоем в райский дом и включил хозяйский пылесос – удивительно, но техника еще работала. При виде трубы, в которую засасывает шерсть и кожу, бунтовщики заплакали, раскаялись и обещали больше никогда и ничего. Ни-ни. Ну честное слово. Ну правда!

Он их помиловал. Но сделал вывод: нельзя никому доверять до конца. И нужно всегда демонстрировать силу. Поэтому отныне гладиаторы с утра мурчали общий сбор, готики притаскивали очередную жертву, и Мурчавес, возлежавший на камнях, лично приговаривал врагов Котечества. (Как он выражался, «каждому – свое». ) Истинных злодеев заключал в пещеру, а членов их семей переселял в дырявые корзины на окраине; хорошее жилье передавалось готикам. Жадины, не заплатившие налоги, отправлялись в трудовые лагеря. Мягче всех наказывали драчунов: вождь питал к ним понятную слабость. Им выносили порицание и отпускали восвояси. Пока они опять не попадутся.

А еще он учредил отдельный взвод мурпехов. Все морские котики как на подбор. Короткошерстные. Носы приплюснуты, хвосты пружинистые, крепкие. Во взоре суровая ясность. И как они тренировались! Загляденье. Взлетали на холмы, скатывались кубарем на берег, подпрыгивали и переворачивались в воздухе, только хвосты развевались! По команде рыжего сержанта забегали в море и плыли с грозными приподнятыми мордами. Внезапно разворачивались и гребли обратно. Выбегали на песок, брезгливо дергали задними лапами – и отрабатывали прием психической атаки. Выгибались кренделем, смотрели исподлобья и шипели.

Но летело время, портилась погода, и чем сонливей становилось настроение кошачества, тем Мурчавес чаще замечал расслабленную томность. Дескать, ты великий вождь, и все такое, но чё-то холодно сегодня, чё-то мокро, давай-ка мы пока поспим. Конечно, в декабре котам положено дремать. Но если так пойдет и дальше, их героический энтузиазм угаснет; они впадут в привычную анархию. Она же своеволие. Неподчинение любимому вождю.

И что тогда? Нетрудно догадаться. Готики взбунтуются. Мол, не полезем в ледяную воду, не хотим, волны сильные, улов тяжелый… Мурпехи разбредутся по домам. Охрана потеряет бдительность. Заключенные отвалят камень, разбегутся. А все эти гуляйтеры с министрами – изменят. Пока все хорошо и можно потихоньку красть, они с Мурчавесом. Как только станет плохо, предадут.