вроде бы даже попал, но теперь на ногах у него не видно было никакой раны, зато рана была у этого быка в районе лопатки. И явно, что пуля вошла сзади. Значит, стрелял свой, вероятно, тот, кто после выстрела пытался убежать.

— Говори, скотина! — заорал я, засунув палец ему в рану.

Бэра заорал, как кабан, которого уже подрезали, но не совсем удачно — бывает, что свинка ещё кричит, сообщает, что не хочет быть съеденной, а жаждет жить. Но, разве объяснишь это тем членам семьи, что съехались в отчий дом на «свежатинку»? Холощеный кабан обречен, и подпитый дядя Ваня с криком «За ВДВ!» все равно завершит начатое.

Было несколько неправильным проводить экспресс-допрос прямо здесь на месте, метрах в сорока от крыльца ресторана. Так что я надеялся, что после первого нажатия на рану всё же услышу что-нибудь дельное от бандита. Чаще всего люди колются в первые моменты после того, как потерпят неудачу (а плен можно таковой счесть). Уже после может прийти осознание, что он где-то должен был смолчать, а что-то рассказать немного иначе, чтобы выгородить себя. Сейчас я был уверен, что Бэра к мыслительной деятельности ещё не способен. И пусть я раньше думал, что он вовсе не способен мыслить. Но недооценивать своих противников нельзя.

Самое главное, что я узнал — Бэру нанял Кулагин. А ещё при его обыске были найдены очень интересные письма.

— Вот же интриган. Так можно было меня опозорить, — тихо пробормотал я себе под нос, читая вчитываясь в письмо якобы от Эльзы.

— Командир, что с деньгами делать? — громко спрашивал Петро, протягивая мне какие-то, предполагаю, немалых сумм векселя.

— Кричишь чего? Спрячь себе. Потом отдашь. А за службу тебе и бойцам по десять долей от того, что взяли, как ведётся, получите, — с металлом в голосе шептал я Петро почти на ухо.

И всё же больше, чем добытые деньги, меня беспокоили письма. Становилось понятным, что против меня началась какая-то игра.

— Ты знал, что твоего хозяина уже убили, когда шёл на дело? — задумчиво спрашивал я у Бэры, который, казалось, всё же оценил свою жизнь достаточно высоко и готов был мирно сотрудничать.

— Нет! Я же, как оставил господин Кулагина в его кабинете, так более и не слышал, и не видел его. Я и вам не поверил, когда вы кричали, что он уже мёртвый, — продолжал свою исповедь бандит.

— Петро, пошли к лекарю, пусть прибудет в полицейское управление. И этих бандитов, что живые, туда же отведите, — отдавал я распоряжения.

Со стороны могло показаться, будто я и не арестант какой, а, напротив, хозяин положения, чиновник в штатском. Вместо того, чтобы податься в бега, я всё же решил действовать по закону. Как минимум, у меня есть свидетельство того, что Кулагин собирался меня убить. Если не удастся доказать ничего иного, вдруг суд посчитает, что именно я убил вице-губернатора, то всё же можно, как минимум, переиграть в форму некоторой самозащиты.

В любом случае, мое бегство было бы расценено, как подтверждение преступлений. И тогда я уже не отмажусь от грязи, к которой прилипнет ещё и обвинение в трусости. А ведь, прикрывая коррупцию, многое могут просто навесить на меня. Нет, козлом отпущения я быть не хотел.

— Яков Андреевич, так мы в околоточную идём? — обратился я к Молчанову, которому чуть задело икроножную мышцу.

Земскому исправнику, прибывшему меня арестовывать, мои бойцы уже оказывали медицинскую помощь, а он закатывал глаза, будто сейчас помрёт. Постанывал, как… Девственница, когда репетировала первую брачную ночь.

Молчанов — явно человек не совсем мужественного склада характера. Оно и логично, и таких тут будет немало. Как правило, подобные Кулагину люди обрастают именно окружением прихлебателей.

Назвать полицейское управление околоточной я несколько поспешил. Ещё так никто не называл место, куда свозят преступников. Между тем, подобное понятие уже бытовало, так что меня поняли. Демонстрируя всю «скорбь еврейского народа» и трагизм умирающего лебедя, Молчанов был подхвачен под руки и сопровождён к моей карете. Не знаю, был ли когда-нибудь ещё случай, чтобы в Екатеринославе потенциальный преступник, я имею в виду себя, сам ехал в полицейское управление, да ещё законников вёз. Для меня было удивительно, что полицмейстер Марницкий также решил проследовать за мной.

Его не было на том самом втором этаже, где я ночевал и где готов был отбиваться от любых врагов. Напротив, Федор Васильевич Марницкий даже поселился в другой гостинице, недалеко от «Морицы». Но мы договорились, что с самого утра он придёт ко мне. Видимо, ростовский полицмейстер всё-таки принял окончательное решение — быть со мной до конца и бороться с той самой преступностью, для чего, собственно, и был призван на службу когда-то.

Полицейское управление представляло собой убогое строение, один в один похожее на Земский суд. Причём два этих дома находились буквально рядом, метрах в ста друг от друга. Здесь не было какой-либо камеры предварительного заключения. Как мне поведал сам Молчанов, меня должны были отвезти сразу в тюрьму. Вот на это я никак не хотел бы соглашаться. Не знаю, оказал ли бы сопротивление, но уж возмущался бы до последнего.

Вместе с тем, и Молчанов опасался со мной поступать жестко. После смерти Кулагина административного ресурса, как и силы, чтобы меня заставить что-либо сделать, у исправника не хватало. Он сам был в крайней степени растерян, и всё больше причитал что-то о том, что у него ранение и вовсе ему нужно идти домой и он не хочет ни в чём участвовать. Очень надеюсь, что, если Молчанова и не посадят, то точно снимут с занимаемой им должности. Такой земский исправник — это позор губернии.

— Вы должны мне дать честное слово, что никуда не сбежите, — всё же собравшись с мыслями, заявил мне Молчанов.

— Если бы я хотел это сделать, то не преминул бы воспользоваться случаем. А так мне самому очень важно разобраться во всём том, что произошло, — я с трудом сдерживался, потому как даже не понимал, что именно мне может предложить сейчас Молчанов. — И что же дальше? После того, как я даю вам слово никуда не сбежать?

Яков Андреевич Молчанов замялся, явно не до конца понимая, что именно ему нужно сделать. Кажется, само то, что я никуда не бегаю и хочу во всём разобраться, а также собственное ранение сильно выбивало из привычной колеи земского исправника.