Гинекологи терпели, хотя рожи и у них дергались в попытках сохранить серьезность. Ох. Я заранее предвкушаю как сегодня, и завтра, и еще несколько лет будет ржать весь роддом, в красках описывая всем сотрудницам (у нас в акушерском корпусе работают одни женщины) мои оранжевые семейники. Я, кстати, и не помню, откуда они оказались в моем гардеробе. Не иначе кто-нибудь из моих дам прикольнулся.

Дежурство шло своим ходом. Ксения бегала за мной с серьезной мордочкой, ассистировала в операционной, была собрана и аккуратна. Короче, она мне начинала нравиться. И внешне тоже. Корчить из себя начальника не хотелось. Но, не дай бог мне влюбиться. Особенно сейчас. И особенно не дай бог влюбится эта девчушка. Такая славная, такая юная. Не для меня такие чистые девочки. Их в ЗАГС надо вести. Причем, сразу как увидел, пока никто не перехватил. Профессию вот только не ту она себе выбрала. Какая из хирурга жена, мать и хозяйка. Постой за операционным столом 5 часов, отрезая кишки, когда в операционной жгут газеты, чтобы заглушить вонь. Или смерть больного на операционном столе, а потом разговор с его родственниками… Нет. Эта профессия абсолютно мужская, и не дай бог иметь жену-хирурга. Так я сразу же сам себя запутал в рассуждениях и ощущениях и сбежал от соблазнов к себе в кабинет. Всю ночь дергали. В какой-то момент я перестал ее будить, хотя изначально предполагал протащить по всем «прелестям» дежурства. Но не выдержал. Жалко ее стало. Дал немного поспать. Когда утром зашел в ординаторскую, обалдел от ее прелести. Явно не выспавшаяся, но от этого кажется еще более милой и юной. Так и хочется схватить ее и таскать на руках. И тискать. А потом дотащить до какого-нибудь удобного дивана. Да хоть и неудобного, и не дивана. До кресла, стола, подоконника… Да. Надо держаться от нее как можно дальше. Даже смотреть на нее уже опасно для моего спокойствия. Поэтому, когда отпустил ее домой, вздохнул с облегчением…и с грустью.

Ксения. Английский, французский и пословица про старого коня

С понедельника началась моя вторая рабочая неделя, а за ней как то очень быстро наступила и третья. Я постепенно вливалась в коллектив. Пила кофе с коллегами, терпела пресные ухаживания Альберта, в обеденный перерыв разгадывала кроссворды с МишМишем, ржала над ехидными шутками Сергея Николаевича, один раз пообещала оторвать что-нибудь Сергею Владимировичу Белякову (красивому блондину, приятелю Альберта) за то, что он приобнял меня на планерке,

когда мы сидели с ним рядом на диване. Сначала он потянулся и вытянул руки по спинке дивана. Я и внимания не обратила на его движения. Хоп. И правая рука как бы между прочим соскользнула мне на плечи. Я тут же взяла его руку и переложила назад на спинку дивана. Но Драконыч уже увидел, явно озлился и сделал нам замечание. Нам! Как будто я была виновата в чем то! А потом я еще поняла что ошиблась, не обозначив точно ту часть тела Белякова, которую обещала оторвать. Потому что после планерки мужчины устроили целое шоу с разными предположениями. Причем довольно понятно, какую часть его тела они (не я) предлагали к отрыванию. Я-то раздумывала между руками или сразу головой. Но после их шуток на грани фола пришлось пообещать оторвать предполагаемую ими часть тела им всем. Чем вызвала довольное ржанье всего мужского коллектива. Вот и пойми их. Чем я их обрадовала? Отстраненно в ординаторской держались только Цветоватый Борис Леонидович и Михаил Николаевич Козел. Впрочем, Михаил Николаевич дружил с моим МишМишем и если мы были втроем, он шутил и общался вполне расковано. А вот Борис Леонидович был всегда сам по себе. Впрочем, мне нравился и весь коллектив в целом, и каждый в отдельности не зависимо от степени их общительности. Но главным, конечно, — была работа в операционной и перевязочной. Операции каждый день. В основном плановые, так как отделение не дежурило по экстренной хирургической помощи по городу, но случались и экстренные операции. Желчные пузыри, ущемленные грыжи, аппендициты, язвы желудка и двенадцатиперстной кишки, панкреатиты — за две недели я ассистировала все это. А мой МишМиш умел оперировать «щитовидку», так что я побывала и на экстирпации щитовидной железы у очень милой сорокалетней женщины. Оперировали запущенный аутоиммунный тиреоидит. Щитовидная железа была в таком состояние, что МишМиш заподозрил рак. Пока ждали результат экстренной биопсии, я грустила. Не получается абстрагироваться от конкретного больного и его диагноза. Рак, слава богу, не подтвердился. Но железу пришлось удалить полностью. Это был новый и очень интересный опыт для меня. В основном я оперировала с МишМишем, но дважды меня брал с собой Драконыч, и один раз Борис Леонидович Цветоватый на эндоскопическое удаление желчного пузыря. В отделении работали и рутинным способом и эндоскопическим. Эндоскопически оперировали Цветоватый и Беляков Сергей. Дед интересовался, не хочу ли я полностью сосредоточиться на эндоскопической хирургии. Но я не готова была ответить ему. Драконыч держался отстраненно. Но вполне доброжелательно…в основном. После операций, которые я ему ассистировала, провел меня в свой кабинет и подробно объяснял все этапы, сдержано похвалил меня. Сказал как бы даже с удивлением, что я оказывается «рукастая». (Еще бы! Я даже училась вязать узелки на тонюсеньких нитях, чтобы развить мелкую моторику пальцев. Миллион узелков и алле гоп)! Короче, все было отлично. Но, я стала замечать, что моя голова крутится в направлении нашего заведующего, как стрелка компаса в направлении севера. Войдя в ординаторскую, я сразу

смотрела, есть ли там Драконыч. И если он сидел в ординаторской, то прежде чем ответить МишМишу или Альберту, я зачем то крутила головой в сторону Драконыча. Иногда я замечала в его глазах хищный блеск, когда он мельком взглядывал на меня. Как я радовалась! Сердце прям скакать начинало. Но миг, и все спокойно и деловито. Только мое сердце продолжает биться со скоростью 1000 стуков в секунду и все же не успевает стучать в темпе, который определили мне мои любовные гормоны. А Драконыч спокоен и начальственно отстранен, от меня в первую очередь. Соболев приходил и уходил, не особо вглядываясь в меня. А у меня каждый раз на планерке видения начинались. Вот сидит он в ординаторской и внимательно слушает, как докладывают какого-нибудь сложного больного. Лицо серьезное, глаза с жестким выражением, губы плотно сжатые, реплики быстрые. А я вижу его лицо угловатым от страсти, с закрытыми глазами, и приоткрытыми мягкими губами, которые я целую.