— Агриппина… — Женщину опять качнуло, и она поспешила обратно к шумной избе.

Дети направились вдоль длиннющего, шагов в пятьсот, дома, в полном одиночестве добрели до крыльца у его торца, отряхнулись, поднялись по ступеням, и Борис постучал кулаком в тесовую дверь с большим кованым кольцом вместо ручки. Створка приоткрылась почти сразу, наружу выглянул молодой, лет двадцати, рыжий и веснушчатый парень в белой атласной рубахе и суконных штанах, заправленных в яловые сапоги.

Он посмотрел на странных гостей, почесал нос и лаконично спросил:

— Чего надо?

— Поручение у нас к боярину Дмитрию Ивановичу, — как можно солиднее ответил Борис.

— У ва-ас?! — Тон слуги сразу выдал его недоверие.

— Ты Дмитрию Ивановичу-то поведай, а уж он сам помыслит, важное дело али нет, — посоветовал младший из рода Годуновых.

— Нет его! В отъезде, — с некоторым даже торжеством ответил парень.

— А супруга его, боярыня Агриппина? — тут же спросила Ира.

Слуга подумал, кивнул:

— Здесь обождите… — И затворил створку.

Сироты мялись перед дверью с четверть часа. Однако же та наконец распахнулась, и на пороге возникла высокая и статная хозяйка… В резном из кости кокошнике, поверх которого струилась по русым волосам бледно-розовая прозрачная кисея, в сарафане из алого бархата с парчовыми рукавами и поясом. На тонких перстах сверкали самоцветы, шею обнимало золотое оплечье, в ушах сверкали алые рубины. Карие глаза, черные тонкие брови, длинные ресницы, острый точеный носик, сурово сжатые коралловые губы.

— Господи, до чего же ты красива, боярыня Агриппина! — восхищенно выдохнула Ирина. — Понятно теперича, отчего наш дядя из дома родного сбежал. Это он к тебе стремился, верно?

— Почти… — Лицо хозяйки смягчилось, губы тронула легкая улыбка. — Дети, вы кто?

— Мы дети боярского сына Федора Ивановича, боярыня, младшего брата супруга твоего, — скинул шапку паренек. — Я Борис, а это сестра моя, Ирина.

— А сам Федор Иванович где? — чуть наклонившись вперед, осмотрелась женщина.

Девочка в ответ плотно сжала губы, а Боря, опустив взгляд, размашисто перекрестился.

— Господи, бедные вы мои… — сразу все поняла хозяйка. — Сиротинушки… Да входите же, входите! Вы, нешто, пешие шли? Ноги, верно, не держат совсем! И оголодали с дороги. Пятка, беги к Даше, пусть накроет в девичьей, что там после обеда осталось? И узнай, топили ли нижнюю баню? Вроде как дым над нею днем струился. Давай, бегом!

Девичья комната оказалась совсем небольшой — примерно десять на десять шагов. Но зато — каменной, с расписными стенами, сводчатыми потолками и с большим слюдяным окном. Ковры на полу, обитые сукном скамьи, стол со скатертью, несколько сундуков у стен, узорчатые кованые подсвечники. Все это даже близко не напоминало низкую закопченную избу в далекой усадьбе близ Вязьмы.

Дворовая девка принесла несколько блюд с остатками пирогов — с рыбой, капустой и грибами, тарелки с запеченными в сметане карасями, с копченой белорыбицей и розовыми ломтями соленой семги. В отдельной миске лежали вперемешку курага, инжир и нуга, залитые медом оладьи.

— День сегодня постный, милые, — словно бы извинилась перед гостями хозяйка.

— Это можно кушать? — неуверенно переспросила Ира.

— Да, конечно, конечно, милые, — закивала боярыня Агриппина. — Когда поужинать получится, не ведаю. Супруг в Переславль с рассветом умчался, по ряпушку[3]. Возвернуться и после заката может. Без мужа садиться ужинать невместно. Так что ешьте, ешьте. Чего терпеть?

Дети охотно откликнулись на приглашение, хорошо приложившись к рыбе и пирогам и сметя из миски все сласти, что в ней имелись. За угощением они и не заметили, как хозяйка исчезла из светелки, и спохватились, лишь услышав громкий голос за дверью:

— А у меня для тебя нежданность, любый мой…

Торопливо отодвинув миски, Борис вскочил. Следом поднялась девочка.

Дверь распахнулась, в светелку вошел высокий мужчина с короткой, но окладистой русой бородкой из вьющихся мелким бесом волосков. Бобровая шапка, рубаха из переливчатого синего бархата, пояс с золотыми накладками и самоцветами, два крупных перстня на правой руке, смуглое, обветренное лицо с острым носом и пронзительно-синие глаза. Увидев детей, он удивленно вскинул густые русые брови и перевел взгляд на жену.

— Племянники твои приехали, Дима, — улыбнулась она. — Нешто не узнаешь?

— Пе-ервый ра-аз ви-ижу-у… — протяжно ответил постельничий. — Вы чьи будете, чада, и какая такая напасть принесла вас ко мне на порог?

— Дети Федора Ивановича мы, — посерьезнел от такого приема Борис. — Преставился батюшка наш. Нет больше среднего брата твого, Дмитрий Иванович.

— Вот как? — вздохнул хозяин и опустился на скамью, сев за стол напротив гостей. — И какие еще в деревне нашей новости?

— Матушка твоя Агриппина, бабка наша, пребывает в полном здравии, — степенно начал рассказывать Борис. — Старший брат твой, Василий, тоже здоров. Токмо бездетен. Не дает ему Господь потомков. Да и мы с сестрой, знамо, не нужны. А так… Земля родит, уловы есть. Вот токмо с охотой ныне совсем плохо.

— С охотой в Годуново токмо у меня одного хорошо получалось, — криво усмехнулся боярин Дмитрий. — Лишь я ей и радовался. Вы, чада, ко мне зачем пришли?

Бориса кинуло в краску. Он сглотнул и хрипло произнес:

— За советом…

— Дима, ты чего? — встревожилась боярыня, обошла стол и встала за детьми.

— Про меня чего братья и матушка сказывали? — полюбопытствовал постельничий.

Боря невразумительно замычал, лихорадочно думая, что ответить. Его сестра оказалась смелее и с детской прямолинейностью выдохнула:

— Ругают много, Дмитрий Иванович.

Боярин поднял взгляд на жену, как бы говоря: «Теперь поняла?»

— Они же дети! — Женщина положила ладони на плечи девочки.

— Да вижу, что не котята, — хмыкнул боярин. Чуть откинулся, крикнул в дверь: — Пятка, где ты там прячешься?! Убирайте со стола, мне объедки не нужны. Кубок принеси да кувшин фряжского!

— Дима? — вопросительно произнесла боярыня.

— Наших-то сыновей в Москве с няньками оставила, — вдруг попрекнул он супругу.

— Куда младенцев-то в место неухоженное везти? — возразила боярыня Агриппина. — Как обживемся, заберу.

Она отпустила сирот, обошла стол, обняла мужа за шею, наклонилась и шепнула в ухо:

— Это я с тобой, как ниточка с иголочкой. Хоть в праздник, хоть в прорубь, хоть в мир, хоть в пламень. Детям-то лишения зачем?