— Встать! — приказал сублокотенент. — Ты еврей?

— Нет, нет! Я не еврей! — как бы оправдывался мужчина. — Я не еврей!

Солдаты загалдели, затем кто—то из них приказал по—русски:

— Снимай штаны, будем смотреть!

Мужчина, весь дрожа, покорно начал расстегивать ремень, пуговицы — и брюки упали.

— Юда! Жидан! Юда! — вдруг радостно завопили все сгрудившиеся вокруг солдаты. На кулаках, пинками ног вышвырнули его из сарая и увели прочь со двора…».[38]

К концу Второй мировой войны у Гитлера остался лишь один союзник, не потерявший своей территории. Он продолжал сопротивление даже после самоубийства Гитлера и падения Берлина… Этот последний, самый упорный союзник — Хорватия. В апреле 1941 года многонациональное Королевство Югославия пало под натиском немецких, итальянских, венгерских и болгарских войск. Победители разделили страну между собой. Венгрия получила Воеводину и Банат, Болгария — большую часть Македонии и фрагмент Сербии. Италия завладела большей частью Словении, Адриатическим побережьем Хорватии, Черногорией, частью Косово и Македонии. Появилась на карте и новая страна — Независимое государство Хорватия. Ее территория увеличилась за счет Боснии и части Сербии. Новичок не выглядел марионеткой в руках государств «оси». По сравнению, например, с муссолиниевской Италией, Хорватия была куда более последовательной в своей политике. Отношение хорватов к почти двум миллионам православных сербов, проживавших на их территории, сводилось к одному: «треть обратить в католичество, треть выгнать из страны, треть уничтожить». Проводилась эта линия с такой жестокостью, что удивляла даже эсэсовцев.

Зарубежные исследователи Второй мировой войны отмечали, что в Хорватии сложился один из самых ужасных режимов в мировой истории.[39]Ирландский эссеист Губерт Батлер называл архивы хорватской католической церкви «Розеттским камнем христианской коррупции». Итальянец Карло Фалькони писал в своей работе «Молчание Пия XII», что усташи во многих отношениях были страшнее немецких нацистов:

«Только в одной Хорватии было загублено более полумиллиона человеческих душ, причем скорее из—за ненависти к их вере, нежели к национальности, и все это самым святотатственным образом было связано с кампанией вторичного принятия крещения».[40]

Хорватские фашисты—усташи (усташ — дословно повстанец) были каким—то уникальным зверьем, на фоне коих даже эсэсовцы с их душегубками и концлагерями выглядели нудными бухгалтерами от убийства. Могли, скажем, в качестве отчета о проделанной работе прислать немцам двадцать килограммов человеческих глаз…

Вот лишь несколько отрывков из показаний свидетелей. Вспоминает Лерка Зибар, учительница из города Юкинац:

«Перед нашей закусочной остановился грузовик, и из него вышли усташи Янко Кихалич, Стево Крешталица и Пайо Крешталица. Они были пьяны. Ввалились в закусочную. Через некоторое время Янко Кихалич постучал в дверь кухни, где я находилась, требуя, чтобы я дала ему горячей воды. На мой вопрос, зачем ему горячая вода, он ответил: «Вот тут у меня человеческое сердце, можешь посмотреть». Моя падчерица Вера Зибар — тогда ей было 12 лет — прибежала на кухню и стала упрашивать меня не разрешать жарить это сердце.

Посетители, присутствовавшие в закусочной в то время, позже рассказывали, что вместе с сердцем в свертке находились и человеческие глаза, но я их не видела. Меня охватил ужас, и мы с мужем выпроводили их на улицу, закрыли закусочную…».[41]

По словам свидетелей, усташам надоедало однообразие. Тогда они искали разнообразия, как в городе Глина в православной церкви.

Вспоминает Иван Пациента, портной из Глины:

«…Я жил за церковью. Выглянув вечером из окна, я заметил, что пространство перед церковью было освещено. Слышны были доносившиеся оттуда глухие стоны… На следующее утро перед церковью я обнаружил лужи крови…».

Столяр Мато Бакшич:

«…Я жил в пятидесяти метрах от бывшей православной церкви. Около девяти часов вечера я заметил из своего окна, что из церкви грузовиками вывозят людей. Затем я услышал, как из церкви доносились крики и стоны, похожие на завывания зверей или рев забиваемого скота.

Выдержать это было трудно, и я отошел от окна. Но моя семья, все мы не могли заснуть от проникавших в нашу квартиру непрекращавшихся криков. Подойдя снова к окну, я увидел, что эти изверги выносят людей одного за другим из церкви, сваливая их в кучи. После этого их грузили на машины и увозили.

Некоторых усташи убивали прямо перед церковью. До меня доносились приказы:

— Подыми ему рубашку! Где там у него сердце?

После чего слышался хриплый стон жертвы.

Около полуночи мы с женой заметили, как из церкви вышел усташ с засученными рукавами. Его руки были окровавлены. В правой руке у него был нож. Не сдержавшись, моя жена спросила его:

— Что происходит в церкви? Приостановившись, он коротко бросил в ответ:

— Режем».

Любан Еднак, крестьянин, единственный из мучеников, чудом оставшийся в живых. Он не знает, что хуже — умереть или остаться в живых. Ибо после всего, что произошло, жизнь ему стала казаться сплошным кошмаром.

«…Через несколько минут после того, как нас заперли в церкви, появился Крешталица, мясник из Глины, а за ним — жандарм Йосо Миленкович. Через час после того, как они нас переписали, в церковь пришел человек в форме домобрана, который сказал: «Вы, сербы, еще в 1919 году были приговорены к смерти, но тогда нам не удалось привести приговор в исполнение, поэтому мы всех вас уничтожим сейчас».

«…Затем опять вывели вперед Перо Милевича и вновь стали расспрашивать его, знает ли он что—либо о партизанах? И когда он снова ответил, что не знает ничего, один из усташей схватил его и, на виду у всех вонзив нож в горло, распорол ему всю грудь. Милевич, не издав ни звука, замертво рухнул на пол. На повторный вопрос, кому известно что—либо о партизанах, который на этот раз сопровождался обещанием отпустить домой того, кто сообщит о них, вперед вышел человек.

— Говори! — приказали ему.

— Я знаю, что партизаны недалеко от Топуско взорвали теле

графные столбы и остановили машину с усташами… — сказал

человек, надеясь на освобождение.