Вот что это сейчас было? Может, награфиню так подействовали «Капли Дождя», которые яприменил утром для ееумиротворения? Так нет, неработает этот шаблон таким образом. Онлишь успокаивает, навевает приятные мысли иощущения, ноникак неменяет человека. Покрайней мере, неменяет так быстро.

Ладно. Даже если мама стала такой ненадолго, все равно хорошо. Прежде чем взять вруку стакан свишневым компотом, япоманил маму пальцем. Икогда она наклонилась, наверное, ожидая отменя какого-то откровения, ячмокнул еевщеку.

—Ваше сиятельство! Там, извините, какие-то люди!— огласил дворецкий, открыв двери встоловую.— Вас требуют!

Антон Максимович смотрел наменя.

«Боги! Как жеэто невовремя! Вот накой мне сейчас „какие-то люди“?»,— подумал яисказал:

—Пусть ждут вгостиной. Скажите, граф обедает.

Мамино спокойствие тут жесловно ветром сдуло. Штормовым.

—Какие еще люди⁈— Елена Викторовна, предчувствуя недоброе, вскочила состула.

—Свиду очень серьезные, ваше сиятельство. Служебный жетон предъявили. Говорят, ажизсамой имперской канцелярии этого самого… Чести иПрава!— дворецкий указал пальцем напотолок.

—Артемида Защитница, помоги!..— прошептала графиня ииспуганно посмотрела наменя.

Явление людей изимперского надзора— чаще всего событие неприятное. Иядолжен был ихждать, тем более после разговора вбольничной палате сграфом Захаровым. Ночерт принес ихтак невовремя! Вернее, нечерт, аГера. Конечно, это шутка, нозаней вполне могли скрываться происки рассерженной жены Перуна. Влияние богов обычно таково: они управляют лишь случаем. Обстоятельства складываются так, что тывоспринимаешь ихкак неожиданное везение или напротив— жуткую неудачу. Это лишь влегендах дамифах Небесные переводят насмертных молнии или оказывают какое-либо грубое материальное воздействие. Ладно, обогах сейчас рассуждать неуместно: наменя вопросительно смотрел Антон Максимович имама, пылая взглядом, ожидала моей реакции.

—Пусть ждут вгостиной,— повторил я, неторопливо попивая компот ипоглядывая назастывшую украя стола Ксению.

—Может тыпоторопишься, Саш? Все-таки люди извысокой имперской службы,— заметила графиня.

—Да, мам. Компот, кстати, вкусный. Надо быповара похвалить,— отставив стакан, явстал ивышел из-за стола.— Иборщ очень даже. Моя благодарность Кузьме Ильичу.

Вгостиной меня дожидались двое: все тот жеграф Захаров ивиконт Костромин— мужчина тоже ввозрасте, лет этак запятьдесят, шатен ссединой, густыми усами, вочках.

—Унас квам несколько вопросов, Александр Петрович,— после недолгого представления, произнес Захаров.— Можно сказать продолжение разговора, прерванного вдоме Асклепия.

—Что оннатворил еще? Вкаком доме Асклепия?— вмешалась мама.

—Как жевы, ваше сиятельство неведаете? Речь одоме Асклепия, который наСтаролужской. Впонедельник, двадцать третьего мыимели общение свашим сыном впалате, где лежит налечении виконт Ковальский Густав Борисович. Надо заметить, пребывал Ковальский вкрайне скорбном состоянии, инебез помощи вашего сына,— сообщил Захаров ипокосившись надиван, спросил:— Позволите присесть? Разговор может невыйти коротким, анам еще писать бумаги придется.

—Да, конечно, господа. Прошу,— позволила графиня и, открыв дверь шире, призвала:— Антон Максимович, пожалуйста, организуйте столик возле дивана. Господам отгосударя потребуется писать документы,— при этом мама неупустила момента сердито глянуть наменя иполушепотом спросить:— Это высТалией успели?

—СТалией Евклидовной Евстафьевой,— подтвердил виконт Костромин, видимо отличавшийся хорошим слухом, идобавил:— Мыкак раз только что отнее. Занятный разговор был. Такое нам наговорила, что теперь незнаем, что идумать. Получается, дело ваше вовсе непростое.

Мама побледнела иопустилась вкресло. Амне оставалось гадать, что такого могла наговорить баронесса. Скрывать отимперской канцелярии мне было нечего: угон виманы убарона Веселова— чистой воды шалость, раз сам Веселов неимел комне претензий. Гонки над улицами столицы сопасным пилотированием— тоже мелочь, поскольку неповлекли никаких серьезных последствий. Затакое могут наказать лишь простолюдина итонеслишком обременительным штрафом. Апогром в«Ржавом Париже»— это как бысамооборона. Ужниодин человек вздравом уме неповерит, будто яэтакий нехороший, накинулся натолпу ребяток ссомнительной репутацией иотделал их. Повсем этим пунктам уменя небыло никакого беспокойства, если несчитать падения Лиса свиманы— вот здесь уже могли как-то повернуть против меня иприсудить неболее чем штраф, давзыскать сумму оплаты его лечения. Ах, да, мыбедного Лиса пытали прямо вбольничной палате. Может здесь фантазия госпожи Евстафьевой разыгралась каким-то особым образом, иона наговорила того, чего непроисходило. Вобщем, мне стало очень любопытно, поэтому янестал садиться вкресло, придвинул стул исел нанего так, чтобы оказаться ближе кслужителям имперского надзора ипоглядывать, что будет писать виконт Костромин налистках сканцелярским гербом.

—Можно явас, Александр Петрович, спрошу прямо. Совершенно прямо ободном недающем нам покоя вопросе,— Захаров прищурился, глядя наменя, икак нистранно, наглазах его проступила улыбка.— Вот если бывыеще честно ответили, тоочень быоблегчили нам это разбирательство, оказавшееся наредкость непростым.

—Нутак, спрашивайте, Иван Ильич. Буду очень рад помочь вам,— согласится яидостал изкармана коробочку «Никольских».— Желаете немного подымить, господа?

—Чуть позже, если здесь курить позволено,— отозвался Захаров. Костромин мотнул головой, что-то записывая вбланк сгербом. Авот мама… Мама удивила: взяла измоих рук сигарету, щелкнула зажигалкой, подрагивающей веепальчиках.

—Расскажите, Александр Петрович, как вышло так…— Захаров возвел кпотолку свои проницательный взгляд ипосле небольшой паузы продолжил:— Так, что виконт Ковальский, отвечая нанаши вопросы, договорился дотого, что сам признал, будто хотел убить вас? Ведь яотчетливо помню ваши слова удвери впалату. Чем вытаким запугали Ковальского, что его потянуло наопасные откровения? Вот мывспоминаем все это инеможем пока найти здравого объяснения. Ковальский стаким нездоровым энтузиазмом расписывал нам особственном плане вашего убийства, что уменя возникли сомнения, втом лилечебном заведении оннаходится.

—Да, именя это очень обеспокоило. Подумалось, что его следует перевести кдушевнобольным,— вставил виконт Костромин, прекратив делать записи ипоправив очки.— Правда откровения Ковальского быстро прекратились. Потом словно подменили человека. Онпринялся рьяно отрицать все, имжесказанное. Требовал, чтобы мыпорвали протокол опроса. Вы, ваше сиятельство, ведь неспроста сообщили нам, что онжелает пойти наоткровения, расспросить его опричинах визита вклуб «Ржавый Париж»? Объясните, откуда увас возникла такая уверенность, будто виконт Ковальский собирается свидетельствовать против самого себя?