для защиты — тяжко передвигал ноги, медленно восполняя силы. Грязь на ботинках и штанах медленно высыхала и с каждым шагом замысловатой мозаикой отваливалась по кусочку.

Я постучал ботинком об борт телеги, пытаясь стряхнуть последние куски засохшей грязи.

— Всё же не надо было вам двоим толкать, — Парт выглядел тревожно, сидя за поводьями головной повозки рядом со мной.

— Надо, иначе кто знает, как долго бы мы их вытаскивали.

— А если что случится? Ты и дворф — вот и вся охрана.

— И охраняем, как договаривались.

— Охрана должна быть готовой драться, а не сгибаться от усталости!

— Ты не сочиняй тут, хорошо? Я, может быть, не орк, но сил у меня хватает. И Оглаф, заметь, не слабак. Так что не сгущай краски, а за лошадью следи. И не забывай, что у нас ещё охранники есть, — позади нас через две повозки раздался громкий смех группы молодых ребят.

— О боги, простите алчного меня! — перенервничав, караванщик чуть не выпустил поводья из рук, захотев сложить их в молитвенном жесте. — Какая, к скверне, охрана из этих благородных? Да они вчера груди мамок изо ртов повытаскивали и уже мнят себя непобедимыми! О боги, о великие боги, простите меня!

— Парт, ты чего?

— Сердце щемит! Чувствую, что накажут нас боги за мою алчность, чувствую случится что-то плохое! Накликал я на нас беду, Ликус, накликал! Все тут сгинем, все здесь помрём.

— За себя говори! — я отогнул воротник куртки, выставляя на показ отметины и пытаясь немного отвлечь караванщика. — Меня даже скверна не смогла убить.

— Что тебя вообще убить может? Да я быстрее голышом своим членом насмерть забью дракона, чем скверна тебя развратит!

— Мне кажется, или ты слишком много с Оглафом общаешься?

— А он здесь при чём?

— Слышать от него, что он без рук, одним только членом забьёт кого-то насмерть — это нормально. Но от тебя такое услышать я не ожидал.

— Тьфу! — караванщик немного повеселел. — Но всё равно неспокойно мне. Надо было подождать пару дней: вдруг ещё бы кто нашёлся?

— Пару дней? Ни один вояка не высунется из города до середины осени. Прекращай уже.

— Стойте! Стойте! — крикнула Сонтьяла, сидя за поводьями ехавшей за нами телеги.

— Что случилось?

— Середина встала!

— Только этого… Парт, смотри по сторонам! — спрыгнув с сиденья, я помчался к центру каравана.

На обочине, рядом с маленьким мальчиком сидела его мать, а отец стоял рядом. Лицо пацанёнка было красными. Его пошатывало. Женщина суетливо отряхивала одежду мальчика от грязи, попутно что-то бормоча себе под нос. Похоже, мальчишке поплохело и он упал, нешуточно напугав своих родителей. Его отец нервничал видя, что вся колонна остановилась посреди леса.

Из конца каравана, встав на край телеги, выглядывал Оглаф и вопросительно смотрел в нашу сторону. Увидев, что я махнул ему рукой, а потом жестами показал смотреть по сторонам, кивнул и вернулся на место. После пришлось прикрикнуть на группы благородных, чтобы тоже не зевали и всматривались в лес.

— Что с ним?

— Ничего, честно, ничего!

— А ну, пусти… Да у него жар! Это с утра?

— Простите нас, мы можем идти! Пожалуйста, простите! Муж случайно остановил повозку, простите его! Вот, мы уже идём, смотрите, — с бледным лицом женщина взяла за руку сына и потащила его вперёд, но он еле волочил ноги и споткнувшись, повис на руке матери.

— Возьми его! — пришлось хорошенько потрясти женщину за плечи, чтобы хоть какие-то проблески сознания замаячили в её глазах. — Возьми на руки пацана и иди сядь на первую повозку. Поняла? Парт! — в начале колонны показалась голова караванщика. — Возьми на моё место!

Немного опешив, женщина сразу направилась к повозке с сыном на руках. Было заметно, как они дрожали от утомления.

— Так, а теперь ты, — я медленно развернулся к крестьянину, благодаря которому мы так удачно встали посреди леса.

— Я не хотел, простите.

— Заткнись! Сейчас тебя никто отчитывать не будет. Вечером да, но сейчас ты сядешь обратно за поводья и поедешь вслед за всеми. За сына не волнуйся, я осмотрю его, — мужик поспешно занял своё место.

Вот что теперь делать с этим дураком? Ну он же помнил условия контракта и знал о возможных последствиях — а всё равно остановился. Одним словом — идиот.

— Послушай совет, — я строго посмотрел на мужика и показал ему две раскрытые ладони. — Вспомни условия, по которым ты вступил в караван, и подумай на досуге о том, какой из пальцев тебе не нужен.

— Ликус! Мы готовы! — раздался голос Парта.

— Задавай темп!

— Караван пошёл! — прогорланил караванщик и тронулся с места. За ним эту фразу прикрикнула Сонтьяла и стартовала на второй повозке. Потом третья, четвёртая. Вот уже замыкающая поравнялась со мной.

— Чего там случилось? — дворф всё ещё сидел с мечом в руках, готовый по первому сигналу ринуться в бой.

— Ребёнку стало плохо, и его отец остановил лошадей. Ситуация для него, конечно, скверная. Но я ему немного намекнул, что девять пальцев и свободная жизнь лучше, чем полный комплект и рабский ошейник.

— О! Ставки будут?

— Так, стоп! — азартная улыбка на лице Оглафа говорила, что подобные моменты для дворфа не впервой. — А хотя, знаешь, давай: одна Ганза золотом на левый безымянный!

— Чего не мизинец?

— Идея есть одна.

— Идея есть у него, ха! Левый мизинец и готовь моё золото.

— Сам готовь!

Я быстро пошёл к первой повозке, попутно вкратце рассказывая караванщикам причину остановки и собирая ставки.

Мальчик дрожал, сидя с красным лицом на коленях матери. Она двумя руками обнимала его и пыталась убаюкать. Её глаза увлажнились, но она контролировала себя и не плакала. Увидев меня, её взгляд забегал, ища укромное место, где она могла спрятаться с ребёнком от неотвратимых последствий проступка её мужа.

Идя рядом, я прислонил ладонь сначала ко лбу мальчика, потом ко рту — его начинало лихорадить. Одно дело — если это простуда, но жди беды, если у него какая сыпь на теле выскочила.

— Верхнюю одежду сними! — я пристально смотрел крестьянке в глаза — в них читалось недоразумение и не понимание. — Чего уставилась? Верх снимай! Мне пацана лечить или нет?

Испугавшись, женщина судорожными движениями, придерживая ребёнка одной рукой, принялась неуклюже вытаскивать рубаху из-под своей юбки.

— Шлюха портовая, да не с себя, с ребёнка!

Залившись пунцовой краской, крестьянка аккуратно стянула кофту с мальчика. Сыпи не было. Мой взгляд зацепился за грязь, маленькими пятнышками присохшей к его ботинкам — внутри они оказались мокрыми, словно в них только что прошлись по глубокой луже. Лицо женщины исказилось. Она корила себя, как и любая мать, допустившая вред своему дитя по оплошности, по глупости: она недосмотрела, недоглядела, и теперь её ребёнок страдал.

— Как мальчик? — с тревогой спросила Сонтьяла, когда я подошёл к её повозке, где лежала моя сумка.

— Жар сильный, его лихорадит. Он весь день прошагал в мокрых ботинках.

— Что же теперь делать? — девушка от волнения едва не выпустила поводья. — У тебя есть что-то готовое? У нас в запасе только сухие травы.

— Микстур и у меня нет. Есть пара зелий лечения, но это не тот случай.

— Может его положить где?

— Где? Сама же знаешь, что все повозки забиты. Лучше следи за лошадью, я попробую что-нибудь придумать.

Я уже хотел достать из сумки пестик со ступой, но остановился — в таких условиях получится максимум плацебо. Нужно сначала подобрать хоть немного действенный рецепт, чтобы мальчик до вечера дотерпел. Лог…

Найдя нужный рецепт, я насыпал в бутылку сушёных трав, имбиря с мятой и залил водой. Теперь осталось просто подогреть. Но где? Свою магическую печь я оставил в деревне: специально для того, чтобы Лина практиковалась в использовании магических устройств. Хоть источником маны для плиты выступал магический кристалл — но даже простое включение и выключение плиты могло пойти на пользу, и ускорить раскрытие животной основы эльфийки.

На помощь пришёл мужчина, сидевший рядом с Сонтьялой. Кто-то из знатных выписал его, и он ехал из далека и намного дальше Ольска — но сейчас мы каждый вечер наслаждались его кулинарными навыками. Достав из сумки семь тонких свечей, связанных в одну большую, он разжёг их и передал с разрешением истратить полностью. Я тепло поблагодарил повара и, держа в одной руке горящие свечи, а в другой бутыль над ними — ждал, когда микстура начнёт парить. И в который раз проклял скверну в своём теле за то, что лишён возможности пользоваться такой