«Господь или, по крайней мере, его наместник», – подумала Элизабет и поспешно вышла из комнаты.

* * *

В доме было тихо. Девушка осторожно спустилась по скрипучей лестнице, стараясь не привлекать к себе внимания отца. У него непременно найдется для нее задание – хотя бы по второму разу вымести комнаты.

На последней ступени она остановилась и заглянула за угол. Отец уснул в общей комнате, упершись локтями в подоконник. Время от времени он всхрапывал, и по его тучному телу разбегалась рябь.

В такие моменты его можно было принять за безобидного увальня.

Она накинула куртку и вышла из дома.

* * *

Элизабет была одна в церкви. Она стояла на коленях перед высокой, искусно расписанной статуей Девы Марии и молилась, перебирая четки, – одна из немногих вещиц, доставшихся ей от матери.

Элизабет любила бывать в церкви. В эти минуты она была свободна от отцовского надзора, могла побыть собой. Здесь ее никто не судил и не указывал, что делать. И это место, как ни одно другое, располагало к размышлениям.

– Святая Матерь Божья, обереги нас от бедствий и защити нас от них. Аминь, – закончила Элизабет молитву.

Она поцеловала четки, перекрестилась и встала, чтобы сменить выгоревшие свечи к вечерней службе.

В этот момент дверь в ризницу открылась, и появился Кайетан Бихтер. Священник несильно удивился при виде Элизабет.

Она поприветствовала его поклоном.

– Здравствуй, Элизабет, – произнес священник, тяжелым ключом запирая дверь в ризницу. – Ты, как всегда, не можешь сидеть без дела.

– А, это сделал бы любой на моем месте, – застенчиво ответила девушка.

– И сердце доброе, Господь видит это…

Священник ласково похлопал ее по плечу, после чего взял метлу, прислоненную в углу, и принялся подметать.

– Господь видит это в каждом человеке, верно? – неуверенно спросила Элизабет.

– Верно, дитя мое, верно, – рассеянно пробормотал Бихтер.

– Неважно, мужчина это или женщина, крестьянин или батрак? – осмелилась уточнить Элизабет.

– Господу все равно, я в этом уверен, ибо перед Ним все люди равны.

Кайетан Бихтер заметил, что не расположен к долгим рассуждениям. Вообще-то подобные вопросы, какие задавала Элизабет, ему не досаждали. Но прошедшая ночь еще напоминала о себе ломотой в костях. Ему пришлось проделать неблизкий путь, и поспать толком не удалось.

Элизабет помедлила, потом собралась с духом.

– Но если люди равны перед Богом, то и между собой они не должны видеть различий, разве не так?

Священник усмехнулся.

– Все не так просто, дитя мое, – и продолжил поучительным тоном: – Кто станет сражаться, если все будут крестьянами? Кому работать в поле, если все станут феодалами? Кто станет править, будь все вокруг королями?

Элизабет взглянула на него с разочарованием, но Бихтер невозмутимо продолжал:

– Каждому предназначено свое место. И тот, кто противится судьбе, поступает вопреки Его воле и не найдет пути к спасению.

– Это касается и… – Элизабет говорила теперь совсем тихо, – и…

Бихтер остановился и оперся на метлу.

– Это касается всех и всякого, – прервал он ее резко. – Без исключений.

Несколько мгновений царило молчание.

– Конечно, вы правы, – робко проговорила Элизабет.

Священник пожалел о своих резких словах.

– Элизабет, – он примирительно поднял руку. – Элизабет, это…

– Нет-нет, всё так, как вы сказали. – Девушка выпрямилась. – Всех и всякого. Без исключений.

Она перекрестилась и, коротко попрощавшись, выбежала из церкви.

Кайетан Бихтер проводил ее задумчивым и внимательным взглядом.

Он чувствовал жалость к этой девчушке, но ее отец был из числа самых зажиточных в общине, и его слово имело вес.

Кроме того, ему следовало заботиться о делах более важных, о людях, которые действительно нуждались в его помощи. Бихтеру вспомнилась прошедшая ночь…

Господь Всемогущий, не оставь их.

Священник вздохнул и продолжил подметать.

В последующие дни, что бы Иоганн ни делал – работал ли с Альбином во дворе, чистил хлев или рубил дрова, – Элизабет занимала все его помыслы.

Лист с нетерпением ждал общей трапезы или вечера, когда они собирались в общей комнате и он мог украдкой смотреть на нее. Когда они сидели вот так, все вместе, и после молитвы мужчины вырезали фигурки из дерева, а Элизабет и Софи сидели за прялками; когда ветер завывал за окном, а в печи потрескивали поленья и в нишах тлели лучины, распространяя запах смолы и тусклым светом заливая комнату, – в такие моменты деревенская жизнь казалась Иоганну хоть и тяжелой, но благословенной.

Если б…

Если б не «Аве Мария» с этой зловещей концовкой. Казалось, эти слова определяют всю жизнь в деревне – в работе ли, в дни отдыха или в церкви.

Святая Матерь Божья, обереги нас от бедствий и защити нас от них. Аминь.

От кого обитатели деревни просили защиты у Девы Марии?

Рано или поздно, но он это выяснит.

* * *

– Господи, прости нам прегрешения наши…

Было воскресенье, и жители деревни собрались на службу. Иоганн вместе с другими батраками и служанками стоял позади, а перед ними на скамьях сидели крестьяне с женами: мужчины с правой стороны, женщины – с левой. При этом зажиточные крестьяне, такие как Каррер и Риглер, занимали передние места.

Как в жизни, так и в церкви.

Если в течение недели мессу посещали, как правило, по одному человеку от каждой семьи – от Карреров это была Элизабет, – то к воскресной службе являлись все, и подобающе одетыми: крестьяне в темных валяных куртках, чистых рубашках и кожаных брюках, их жены – в темных платьях, с аккуратно зачесанными волосами. На челяди были простые, но чистые льняные рубахи и блузки. Все, от крестьянина до батрака, приводили себя в порядок, были вымыты и опрятны.

Иоганн потер озябшие руки – в церкви стоял нестерпимый холод. Он наблюдал за Кайетаном Бихтером: тот стоял с двумя румяными служками у алтаря и бормотал вступительные слова к причастию. Священник выглядел рассеянным и заметно нервничал, хотя Лист не понимал, в чем причина – ведь Бихтер повторял этот ритуал каждую неделю. Но со временем мысли его потекли в ином направлении, и вместо того чтобы следить за ритуалом, знакомым наизусть, Иоганн стал рассматривать церковь.

Внутреннее убранство отличалось простотой, пестрые витражи едва пропускали свет, и над стрельчатыми окнами можно было заметить уже знакомые символы. В выцветших фресках угадывались различные сцены крестного пути. Алтарь незатейливый, без лишних украшений. И только высокая статуя Девы Марии слева от алтаря, мастерски исполненная и ярко расписанная, приковывала внимание.