Если исходить из такой социологической перспективы, представление об автономии вкуса кажется иллюзорным. В данном случае вкус является всего-навсего функцией классовой принадлежности (или желания принадлежать определенному классу). В философской эстетике вкус определяется в первую очередь как автономная величина. Наиболее ярко подобная позиция отражена в работах Канта. Только тот вкус, который является автономным, или «свободным» с точки зрения желаний человека, рассматривается как полноценный. Бурдьё же, напротив, утверждает, что вкус ни в коей мере не определяется свободным выбором. Скорее, мы осуществляем эстетический выбор, но, по мнению Бурдьё, выбор между «Dressmann» и «Prada» – это вынужденный выбор. Его обусловливает экономическое положение: человек, не имеющий достаточных средств, идет в магазин «Dressmann» и, скорее всего, полагает, что одежда в «Dressmann» лучше, чем в «Prada». А человек достаточно обеспеченный вынужден покупать одежду от Prada или других «эксклюзивных» марок. Однако было бы спорно считать, что вкус является порождением исключительно социальной сферы. Для нас вкус – нечто в высшей степени личное. Уже в середине XVII века Ларошфуко указал на то, что наша гордость больше страдает в том случае, когда отвергается наш вкус, нежели когда отвергаются наши воззрения. Человеку неприятнее услышать, что он отвратительно одет, чем то, что его мнение о политике в области окружающей среды неразумно.

Бурдьё утверждает, что его понятие «габитус» не предполагает «личного» элемента во вкусе. Социальная обусловленность «прописана в теле», которое, в свою очередь, является носителем ценности: «Различие может быть всего лишь знаком – знаком distinction, превосходства (или вульгарности) – исходя из определенных принципов мировоззрения и классификации. И этот принцип – результат облечения в телесную форму структуры объективных различий и при этом именно тех, которые устанавливают те или иные ценности»119. В данном случае вкус должен пониматься не как нечто «внутренне присущее», но как нечто культивируемое посредством социального упорядочивания. Речь идет о социальных структурах, которые являются определяющими для поступков и предпочтений конкретного индивида, причем индивиды не осознают существование этих структур. Обычно они как раз и не хотят это осознавать.

Бурдьё во многих отношениях действует в той плоскости, где вкус должен рассматриваться, исходя из принципа классовой дифференциации, и где развитие моды обусловлено этой дифференциацией. Но в отношении подобных подходов основной проблемой является то, что они основываются на понятии класса, которое уже устарело. Не менее значимой является проблема, заключающаяся в том, что Бурдьё предполагает наличие единого, объективного пространства с различиями, в котором культурный капитал выступает в качестве своего рода универсально признанного средства обмена. Но подобное объективное пространство едва ли существует. Так, Бурдьё признает, что культурные различия выражаются различными способами в различных областях, но все же он полагает, что существует определенный объективный принцип организации, который может объяснить эти различия. И «класс» становится основной категорией, которая может включать в себя все другие различия, такие, как возраст, пол, раса, этнос и т. д. Сомнительно, что понятие класса может выдержать такое бремя. В такой же степени локальные различия во вкусе, к примеру, в субкультуре сложно рассматривать в подобной плоскости, поскольку вкус, присущий высшим классам, часто не может способствовать пониманию последних. В данном случае речь идет о вкусе как о важном внутреннем факторе отдельной субкультуры.

Развитие современного индивидуализма, при котором вкус в значительно большей степени становится делом индивидуальным и понятие класса устаревает, приводит к тому, что теория Бурдьё в большей степени теряет значимость для объяснения современных тенденций. Если вкус больше не делает меня членом определенной социальной группы, но, напротив, демонстрирует, кто я как абсолютно уникальный индивид, для объяснения сложившейся ситуации, вероятно, должны применяться другие теории, а не концепция Бурдьё. Различия во вкусах, безусловно, продолжают существовать, возможно, даже в большей степени, чем раньше, но теперь они скорее индивидуальны, нежели ориентированы на классы. В той степени, в какой они проявляются в определенных группах, эти группы едва ли входят в более общее социальное пространство. Вместо этого мы видим плюрализм отчасти пересекающихся группировок, которые не имеют иерархии. И в этом многообразии нет одной группы, которая может объявить свой вкус наиболее легитимным, объявить его «стандартом вкуса». Таким образом, перед нами социальное пространство, в котором имеются различия, и эти различия, безусловно, способны создавать культурный и социальный капитал, но этот капитал не может быть включен в некую объективную, социальную иерархию.

Проблема всех моделей, объясняющих моду исходя из классовой дифференциации, где изменения исходят от высших социальных слоев, поскольку мода выхолащивается через ее имитацию более низкими социальными слоями, заключается в том, что горизонтальное распространение «новых» объектов, замещающих «старые», идет гораздо быстрее, чем распространение по вертикали из одного социального слоя в другой. Замещение в горизонтальном направлении, таким образом, происходит относительно независимо, по сравнению с вертикальным, обусловленным имитацией. Кроме того, мы уже указывали, что, вертикальная имитация не всегда происходит в соответствии с теорией «растекания сверху вниз». Вероятно, можно утверждать, что мода заранее учитывает такую имитацию и пытается опередить ее, уже считая неактуальным то, что, по ожиданиям, будет имитировано. Но данное мнение представляет собой аргумент ad hoc. Бурдьё утверждает, что было бы наивно «не обращать внимания на то, что мода в одежде и макияже – это весьма важный элемент реализации господства»120. Бурдьё можно было бы возразить, что, хотя борьба за социальное положение и многое другое, безусловно, входит в сферу моды, неверно утверждать, что все это может объяснить причины ее появления. Мода появилась в среде социальной элиты, которой именно в силу своего высокого положения не надо было беспокоиться о своем социальном статусе.

Социолог Герберт Блумер[28] был одним из первых критиков теории объяснения развития моды исходя из классовой дифференциации. Он пишет: