– Кликни, – говорю я приказным тоном.

Лахлэн вздергивает брови, но послушно берет у меня лэптоп.

В публикации шесть фотографий. На первой крошечная гостиная с каменным камином и диваном с выцветшей парчовой обивкой, картинами на стенах и антиквариатом по углам. Вся мебель немного великовата для этого дома, смотрится чуть безвкусно. Кажется, словно кто-то вывалил сюда содержимое другого дома, посмотрел, поднял руки вверх и ушел. На второй фотографии винтажная кухня, где главным предметом обстановки служит классическая эмалированная плита с духовкой «O’Keefe & Merritt». Деревянные шкафчики вручную раскрашены c помощью трафаретов. На третьем снимке пасторальный вид озера, на следующем – скромная ванная комната, затем – спальня с двумя односпальными кроватями без ножек, скошенный потолок.

Лахлэн щурится, глядя на фотографии:

– В этом деле эксперт у нас ты, а не я. А вот этот туалетный столик… это не эпоха Людовика Четырнадцатого?

Я не обращаю внимания на его слова, наклоняюсь и кликаю следующее фото. На нем спальня. Кровать с балдахином рядом с витражным окном, закрытым тонкими тюлевыми шторами. На кровати белое кружевное покрывало. На стене картина с изображением крестьянского домика на берегу порожистой реки. Стекла в витражном окне толстые, покрытые трещинками старости, и все же за ними можно разглядеть озеро.

Мне знакома эта кровать. Я знаю эту картину и этот вид за окном.

– На этой кровати я потеряла девственность, – я слышу собственный голос.

Лахлэн резко поворачивается и смотрит на меня. Я выгляжу очень серьезно. Он смеется:

– Серьезно? На этой самой кровати?

– Покрывало теперь другое, – отвечаю я. – А все остальное то же самое. А туалетный столик – рококо, а не эпоха Людовика Четырнадцатого.

От хохота Лахлэн раскачивается вперед и назад:

– О боже! Не удивительно, что ты так хорошо разбираешься в антиквариате. Тебя дефлорировали на треклятом рококо.

– Это туалетный столик в стиле рококо. Про кровать точно не скажу, но она не рококо, – ворчу я. – И не думаю, что кровать так уж ценна.

– Да что это вообще за место, мать твою? Кто обставляет обшарпанный старый коттедж французской мебелью восемнадцатого века? – Лахлэн пролистывает страницу дальше и читает вслух: – «Насладитесь волшебным отдыхом в домике смотрителя – частице классического поместья на западном берегу озера Тахо! Столько очарования в двух уютных спальнях. Винтажная кухня, красивая антикварная мебель, работающий каменный камин! Виды на озеро, прогулочные маршруты неподалеку. Дом стоит всего в нескольких шагах от частного пляжа. Идеальное место уединения для супружеской пары или художника, ищущего вдохновения!» – И Лахлэн озадаченно смотрит на меня: – Классическое поместье?

– Стоунхейвен.

Это название вызывает у меня странную смесь эмоций – угрызения совести, ностальгию, чувство потери, жаркую вспышку гнева. Я увеличиваю фотографию спальни и внимательно разглядываю ее. Я словно бы парю в невесомости, я настоящая и я прошлая разделяются между той и этой кроватями, и ни та ни другая – не я.

– Это громадный особняк на берегу озера. Он принадлежал Либлингам более сотни лет.

– Эти Либлинги. Я должен знать, кто они такие?

– Они – основатели «Liebling Group», фирмы, занимающейся инвестициями в недвижимость и находящейся в Сан-Франциско. Они входили в список пятисот самых богатых семейств США по версии журнала «Fortune», но я так думаю, некоторое время назад они выбыли из этой когорты. Но при этом они со «старыми деньгами», в какой-то мере короли Западного побережья. Франциско. Они входили в список пятисот самых богатых семейств США по версии журнала «Fortune», но я так думаю, некоторое время назад они выбыли из этой когорты. Но при этом они со «старыми деньгами», в какой-то мере короли Западного побережья.

– И ты их знаешь?

Лахлэн смотрит на меня с таким выражением лица, словно я его каким-то образом предала, до сих пор скрывая такие ценные связи.

Из глубины всплывают воспоминания. Темнота в этом коттедже, даже тогда, когда заходящее солнце искоса светит в окна. Еще то, как покрывало (тогда оно было синее, шерстяное, сотканное с рельефом) царапает мои оголенные бедра. Пенистые пороги реки на картине и вода, изображенная настолько реалистично, что кажется, что она вот-вот перельется за край рамы и намочит меня. Мягкие рыжие кудряшки юноши, от которого пахло чем-то похожим на марихуану. Ранимость, чувство потери. Ощущение, будто бы что-то очень дорогое внутри меня впервые вытащили на свет.

Тогда это казалось таким важным… Как же я смогла забыть?

Я потеряна во времени. Такое чувство, словно я отлетела кубарем на десяток лет назад и оказалась в теле стеснительной толстушки, какой когда-то была.

– Я была с ними знакома. Совсем немного. Давно. Я год прожила в Лейк-Тахо, училась здесь в девятом классе школы. Дружила с их сыном. – Я пожимаю плечами. – Все как в тумане, честно. Я была маленькая.

– А похоже, ты с ними была знакома ближе. – Лахлэн возвращается к фотографиям, внимательно их разглядывает. – Погоди… А эта женщина…

– Ванесса.

– Ванесса. Она тебя вспомнит?

Я качаю головой:

– В то время, когда я здесь жила, она уехала и училась в университете. Я в основном общалась с ее братом. А с ней виделась всего один раз, недолго, двенадцать лет назад. Так что она ни за что не вспомнит меня теперь. Я выгляжу совсем не так. Тогда я была толстая и красила волосы в розовый цвет. В тот раз, когда мы случайно встретились на пути, она на меня толком и не посмотрела.

Ту встречу я помню ясно. Помню, как Ванесса скользнула по мне взглядом – так, будто я настолько никчемна, что ей нет никакого смысла уделять мне свое драгоценное внимание. Помню, как вспыхнули мои щеки под толстенным слоем косметики, с помощью которой я пыталась прятать свои подростковые прыщи. Я чувствовала себя такой незащищенной…

А вот Бенни меня сейчас мог узнать, но я знаю, где он живет. Не в Стоунхейвене.

Я не готова думать о нем. Я выбрасываю его из своих мыслей и выхожу на канал Ванессы в Инстаграме, чтобы познакомить с ней Лахлэна.

Лахлэн листает фотографии. Делает паузу на снимке, сделанном в Венеции. Ванесса в гондоле. Подол платья от Валентино колышется на легком ветру. Я вижу, что Лахлэн замечает отработанную привлекательность Ванессы и то, как она нарочито игнорирует гондольера. Ее взгляд безмятежен. Живописный канал и вспотевший от работы на веслах старик словно бы существуют только ради ее услаждения.

– Я все-таки не понимаю. Если она так богата, зачем она сдает этот домик смотрителя?

– Думаю, ей одиноко. Отец умер, она только что разбежалась с женихом и уехала из Нью-Йорка. Стоунхейвен – очень уединенное место. Наверное, ей компания нужна.

– И этой компанией станем мы.