Меня поразили его слова. Я никогда об этом не задумывался, но во мне всегда жило ощущение, что свою жизнь люди сами превращают в страдание. Что мешает подняться, расправить плечи, рискнуть пойти к новому? Страх перемен? Обычная лень, желание плыть по течению, потому что так легче? Я вспомнил старика отца. Что хорошего видел он в своей жизни? Вся его радость заключалась в том, чтоб посидеть с друзьями за бутылкой дешёвого пойла, обсуждая отсутствующих или споря о том, о чём на самом деле все за столом имели лишь смутное представление. И на этим всё светлое для него в этой жизни исчерпывалось.

Джон был особенным. Это я сразу почувствовал, ещё тогда, в таверне, когда слушал его рассказы. Манеры, слова, весь его вид так настолько не походили на привычное мне с детства, что я чувствовал себя словно в другом мире. И лишь теперь я понял, что так и было. Я был среди свободных людей, выбравших свой, особенный путь. Они плыли против течения, шли против толпы, наперекор обычаям и запретам, принятым лишь для того, чтоб держать слабых людей в том ярме, в которое они же сами добровольно впряглись. И я с гордостью ощутил, что я часть этого мира, в котором место лишь сильным, свободным, гордым людям. Товарищам, вроде нас с Джоном.

Надёжнее Джона я людей не знал. Почему до сих пор я ему не открылся? Может, пришло время?

— Знаешь, Джон… — начал я.

— Да? — он выжидающе посмотрел мне в глаза.

— Идея твоя мне нравится. Но я бы хотел кое‑что добавить. Вернее, изменить.

— Билли, ты как всегда, тянешь линь перед канатом. Говори прямо.

— Если мы арендуем корабль, нам не обязательно рисковать всем в таком длинном плавании, как Тихоокеанский переход.

— Билли, ты прям как стряпчий! Весь в идеях и цифирях, успевай только карман пошире открывать. Ты придумал иной способ заработать большие деньги за короткое время? Горю нетерпением услышать!

— Джон. Работорговля — не единственный способ обогатиться.

Джон рассмеялся.

— Неужели ты предлагаешь мне заняться морским разбоем? Уж от тебя‑то такого я не ожидал!

— Да нет, Джон, убереги от этого господь!

— Так что же?

— Я говорю о поиске… ну, о…

Я замялся. Стоит ли говорить?

— О поиске чего? Не Эльдорадо ли?

— Почти.

— Эх, Билли, мечтатель ты! Небось, приобрёл одну из тех карт, что мошенники впихивают наивным юнцам? Не верь в лёгкую удачу, Билли, она таит в себе угрозу.

Я промолчал. Почему‑то слова Джона подействовали на меня отрезвляюще, и я вдруг опомнился и решил пока не выдавать своей тайны.

Джон понял меня по своему.

— Так и есть! — расхохотался он. — Ну, давай обсудим это позже, когда у нас будет корабль. А то мы напоминаем двух охотников, деливших шкуру неубитого медведя, и оставшихся без штанов.

Он снова расхохотался, как всегда громко, никого не стесняясь и плюя на приличия.

— Ты мне просто скажи — ты согласен, ты в деле? Уйдёшь со мной?

Он протянул руку, и я не раздумывал перед тем, как плюнуть в ладонь и закрепить договор рукопожатием. Тайна моя пока оставалась тайной. Всему своё время, говорил Джон, и в этом я с ним согласен.

Однажды Джон притащил на борт птицу.

Мы пристали к берегу у большого посёлка, и свободные от вахты моряки ринулись на берег. Мы же с Джоном пошли на рынок, посмотреть местные диковинки.

Там мальчишка продавал попугая. Тот сидел на жерди, ничем не привязанный, и даже не делал попыток улететь.

Птица сразу привлекала внимание. Это был большой попугай из тех, что стаями кружат над деревьями в экваториальных широтах, оглашая воздух щебетом, свистом, криком и карканьем. Я иногда задумывался — а есть ли у попугаев собственный язык, или они только и умеют, что повторять за всеми, кого слышали однажды?

Этот попугай был особенный, сразу видать. Он деловито клевал сочный фрукт, цепко обхватив его когтистой лапкой, и не обращал никакого внимания на зевак, что разглядывали его. Лишь когда кто‑нибудь приближался слишком близко, попугай отворачивался, прикрывая собой сладкое угощение. Как жадный мальчик, что не желает делиться. Но стоило протянуть руку, как начинал щёлкать острый, загнутый клюв. Птица была не из тех, кто так просто расстаётся со своей добычей.

Ярко‑зелёный попугай с переливчатым оперением и буйным нравом пришёлся по душе Джону. Когда с угощением было покончено, Джон протянул руку к птице, позвав её, как зовут куриц в деревне. В ответ прозвучало цоканье и испанская брань. А затем попугай восславил Фердинанда. Джон расхохотался так, что за бока схватился.

— Сколько стоит твоя птица, малыш?

— Два песо, господин.

— Всего лишь?

— Да господин, птица ценная и умная.

— И чем же он такой умный?

— Птица знает, что говорит, не просто повторяет. Если к ней добром — она говорит «Родриго молодец», а если обижать — ругается.

Мы, конечно же, не поверили, но тут птаха снова запела оды на испанском, и Джон, рассмеявшись, сказал:

— Беру, раз уж она такая умная!

— Это Он, господин. Родриго. Амазонский попугай.

Мальчик открыл дверцу клетки и положил внутрь ещё один фрукт. Попугай бочком перебрался с плеча мальчишки ближе к клетке и, помогая себе клювом, забрался внутрь.

Когда клетка перешла из рук в руки, мальчишка сказал на прощание:

— Отпускайте его погулять, господин. Родриго любит гулять.

— Так он же сбежит!

— Не сбежит, Родриго плохо летает, всегда сидит.

И мальчишка убежал.

Я спросил Долговязого:

— Зачем тебе эта курица?

— Научу этого сеньйора славить Англию. — Рассмеялся Джон. — Ну что, пташка? Слава королю Георгу?

— Каброн!

Капитан Скинер спросил о том же:

— И зачем ты притащил на корабль эту курицу, Джон?

— Капитан, это особенная птица, вы только послушайте.

Но птица молчала. Родриго сидел, как надутый петух, и молчал. Когда к нему заглядывали, он попросту поворачивался задом и задирал голову.

— Курица с характером! — смеялся Джон, просовывая в клетку кусочки фруктов. Но те оставались нетронутыми.

А потом попугай показал фокус. Клетку повесили под палубой, у люка, чтоб солнечный свет радовал его птичью натуру. И вот, на глазах у нескольких матросов, попугай хитро изогнулся, просунул клюв между прутьями и поднял щеколду.

Недолго думая, зловредная птица взмахнула крыльями и была такова. Никто и с места не успел сдвинуться, чтоб помешать этому нежданному побегу. Прокричав на прощанье — «Карай! Кар‑рай», птица взлетела выше грота и устремилась прямиком к берегу.