Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но Шарлотта воспринимала это иначе. Подобно искательнице приключений, стремящейся в одиночку перелететь через Гудзон, она надеялась достигнуть той скорости печати, какую позволяют человеческие возможности. И в результате, как только возникала необходимость допечатать еще несколько тысяч страниц, можно было держать пари, что на панели над дверью в кабинет мисс Маркхэм со щелчком зажжется лампочка под литерой «F».
Я, собственно, вот что хочу сказать: будьте осторожны, демонстрируя то, чем вы особенно гордитесь, ибо наш мир не преминет использовать это против вас.
Но в среду пятого января в 4.05 пополудни, когда я расшифровывала очередную стенограмму, лампочка на панели вспыхнула возле моей литеры.
Накрыв чехлом пишущую машинку (нас учили делать так всегда, даже во время совсем короткого перерыва), я встала, оправила юбку, взяла ручку и блокнот, пересекла нашу комнату и проследовала в кабинет мисс Маркхэм. Кабинет был обшит деревянными панелями, а его рабочая часть была отделена чем-то вроде стойки с дверцей, как гардероб в вестибюле кабаре. У мисс Маркхэм был маленький, но красивый рабочий столик с тисненым кожаным покрытием – за таким, должно быть, восседал Наполеон, разбирая донесения, полученные с поля боя.
Когда я вошла, она быстро подняла глаза, оторвавшись от работы, и сказала:
– Вам тут звонят, Кэтрин. Партнер из компании «Кемден и Клей».
– Спасибо.
– Но имейте в виду, что вы работаете на «Куиггин и Хейл», а не на «Кемден и Клей». Не позволяйте им сваливать на вас свою работу.
– Хорошо, мисс Маркхэм.
– Да, Кэтрин, и еще одно: насколько я поняла, у вас в последнее время было довольно много срочной работы для торгово-промышленного объединения «Диксон Тикондерога»?[38]
– Да, мисс Маркхэм. Мистер Барнетт сказал, что важно завершить эту трансакцию до конца года. По причине налогов, как мне кажется. И возникало немало изменений, которые вносились в документы в последнюю минуту.
– Что ж. Я не люблю, когда мои девушки работают допоздна на рождественской неделе. Тем не менее мистер Барнетт высоко оценил и вашу постоянную помощь, и то, что вы успели завершить эту работу. И я полностью к нему присоединяюсь.
– Благодарю вас, мисс Маркхэм.
И она одним взмахом авторучки отпустила меня.
Я отступила в приемную и подошла к маленькому телефонному столику в ее передней части. Этот телефон специально поставили здесь, сделав доступным для всех девушек, на тот случай, если кому-то из партнеров или соучредителей фирмы понадобится что-то переделать или исправить. Юридическая фирма «Кемден и Клей» была одной из самых крупных в городе и зачастую решала наиболее сложные спорные вопросы. И хотя они никак не были непосредственно связаны с тем, чем занималась я, я знала, что они привыкли все держать под контролем.
Я сняла трубку.
– Кэтрин Контент слушает.
– Привет, сестренка!
С того места, где я стояла, мне было видно все наше помещение, где сейчас двадцать пять из двадцати шести машинисток трудились, не поднимая головы, и из уважения ко мне так громко стучали по клавишам, что, по-моему, не смогли бы расслышать даже собственные мысли. И все же я понизила голос:
– Ты, подруга, лучше поторопись. Мне через час нужно иметь готовыми документы для крупного банковского вклада.
– Как дела-то?
– У меня три неправильно заполненные анкеты и потом еще куча работы.
– Слушай, как называется тот банк, где работает Тинкер?
– Не знаю. А что?
– Да просто у нас на завтрашний вечер ничего не запланировано.
– Он собирается повести нас в какой-то фешенебельный ресторан где-то в верхнем городе. Сказал, что подхватит нас что-нибудь около восьми.
– Потрясающе! Где-то, что-то, какой-то! И откуда ты об этом узнала?
Я помолчала.
А действительно, откуда я все это узнала?
На этот вопрос не так-то легко было ответить.
* * *
На углу Бродвея и Эксчейндж-плейс, на той стороне улицы, что напротив церкви Святой Троицы, было маленькое кафе-столовая с газированными напитками, часами на стене и поваром по имени Макс, который даже овсянку, кажется, готовил на большой сковороде с ручкой. Зимой там царил полярный холод, в июле – удушающая жара, и находилось кафе в пяти кварталах от моего обычного маршрута, но это было одно из самых моих любимых мест в городе – потому что там я всегда могла получить место у окна в тесном и угловатом «отдельном кабинете» со столиком на двоих.
Сидя там и тихонько поедая свой сэндвич, можно было наблюдать за паломничеством в эту церковь истинно верующих ньюйоркцев. Прибывшие сюда из всех уголков Европы и одетые во все оттенки серого, они равнодушно поворачивались спиной к статуе Свободы, ибо инстинкт гнал их по Бродвею в нужном направлении; они брели, склоняясь под порывами предостерегающего их ветра и придерживая одинаковые шляпы на одинаково подстриженных головах, и чувствовали себя абсолютно счастливыми в толпе прочих, столь же неотличимых друг от друга людей. Их прошлое содержало более тысячи лет культурного наследия, каждая из их родных стран имела свои собственные воззрения на империю и собственное свидетельство того, каких вершин способно достигнуть самовыражение человеческого гения (Сикстинская часовня или Gotterdammerung[39]), но теперь все они с наслаждением стремились проявить собственную индивидуальность в том, кого из Роджерсов предпочитают смотреть по телевизору субботним утром: Джинджера, Роя или Бака[40]. Америка, возможно, и является страной возможностей, но в Нью-Йорке ставка делается прежде всего на конформизм. Именно способность к конформизму открывает перед вами все двери.
Во всяком случае, примерно так думала я, когда прямо передо мной за окном вдруг возник какой-то мужчина без шляпы и постучал по стеклу.
Сердце у меня так и подскочило: это был Тинкер Грей.
Кончики ушей у него были красными, как у эльфа, а на лице сияла такая улыбка, словно он поймал меня на месте преступления. Он сразу же начал что-то с энтузиазмом говорить, но из-за стекла ничего не было слышно, и я помахала ему, приглашая зайти внутрь.
– Значит, это оно и есть? – спросил