Данила пригляделся. Мария шла медленно и как-то очень странно – не то хромая, не то пританцовывая. Она то и дело останавливалась у небольших деревьев и гладила их листочки. Со стороны казалось, будто бы она здоровается с ними, пожимает им руки – с заботой и уважением. А потом Мария начинала что-то шептать им прямо в крону, как будто сообщая секреты. Она вела себя так, словно и не сомневалась в том, что растения и деревья – живые, что они все чувствуют и все понимают.

Заговорщицки пошептавшись с деревом, Мария как ни в чем не бывало шла дальше. И снова останавливалась, внезапно, как будто бы кто-то ее подзывал. Мария деловито оглядывалась, приседала рядом с каким-нибудь камнем и начинала что-то нравоучительно ему говорить. Она покачивала головой из стороны в сторону, грозила ему пальцем, потом гладила его, снова качала головой, на сей раз одобрительно, вставала и продолжала свое странное – танцующе-хромающее – движение по дорожкам сада.

И было во всем этом что-то такое щемящее, трагическое, какая-то неизбывная тоска. Данила смотрел на Марию как завороженный. Ему не раз доводилось наблюдать за юродивыми, но сейчас в том, что он видел, было нечто особенное. Юродивые обычно смеются, улыбаются или, на худой конец, гримасничают. В том, что они делают, всегда есть какая-то веселая дурашливость. Но ничего этого не было в Марии. На ее детском лице застыло совершенно взрослое выражение отчаяния. В ней была та сила скорби, на которую способен только очень и очень зрелый человек. Но этот человек казался Даниле ребенком…

Данила держался двумя руками за поручень, ограждавший террасу, и вдруг почувствовал, как капля упала ему на руку. Он поднял голову в недоумении – неужели дождь? Прохудилась стеклянная крыша атриума? Нет. Никаких признаков дождя или проблем с крышей. Данила опустил голову, посмотрел вниз, и в этот же миг еще одна капля упала ему на руку. Что же это?.. Слезы. Он плакал и даже не чувствовал этого. Какое странное, какое жуткое чувство… Он плачет, а не чувствует этого. Словно умер, а накатившие перед смертью слезы бегут из его глаз абсолютно механически, самопроизвольно.

– Вы теперь понимаете?.. – услышал он позади себя голос Марка.

– Что я должен понимать? – Данила вздрогнул от неожиданности.

– Смерть была бы для нее единственным спасением, – бесчувственно ответил Марк.

– Но почему этот обет скорби несет она, а не вы? – Данила с каким-то бессильным ожесточением посмотрел в черные глаза Марка. – Вы же ее брат. Вы могли бы…

– Обет передается по женской линии, – прошептал Марк. – Мужчины в нашем роду хранят и оберегают женщин, но кровь Христа передается только из чрева в чрево, и никак иначе.

– Марк, но что вы хотите от меня? Что?!

– Чтобы вы ее спасли, – спокойно ответил тот.

– Спас?! – поежился Данила. – Но чем?! Как?!

– Смерть была бы для нее единственным спасением, – повторил Марк.

– Вы хотите, чтобы я убил ее?! – вздрогнул Данила. – Вы вообще в своем уме?!

– В этом нет необходимости, – как-то глухо и пусто ответил Марк. – Как только у нее появится возможность, она сразу же покончит с собой. Вы не улыбаетесь меньше суток, но уже не чувствуете себя живым. Мария не улыбалась никогда, почти никогда. Вы думаете, она сохранит себе жизнь, если у нее будет хоть какой-нибудь шанс умереть? Нет. Так умерли ее мать, ее бабушка, ее прабабушка, прапрабабушка… Все женщины рода.

– Боже мой, – прошептал Данила. – Это бред какой-то, бред… Вы шутите.

– На этом острове никто никогда не шутит – тихо ответил Марк. – И не только потому, что это запрещено, но и просто потому, что это невозможно. Так что я говорю с вами абсолютно серьезно. Вы должны освободить ее. Из любви, из сострадания. У вас же доброе сердце, Данила.

– Доброе сердце?.. – Данила физически ощутил, как округлились его глаза. – О чем вы говорите, Марк?! Что я должен сделать?!

– Освободите ее, – повторил Марк, и впервые Данила услышал в его голосе вздрагивающие нотки отчаяния.

Марк просил Данилу. Просил! Но о чем?!

– Марк, я ничего не понимаю, – Данила растерянно смотрел на своего собеседника. – Что я должен сделать?! Как я могу ее освободить?! Что вы имеете в виду?..

– Ребенка, – тихо ответил Марк.

– Что – ребенка? – не понял Данила и от удивления выгнул шею.

– Она должна родить ребенка.

– Ребенка?..

– Девочку.

– Что?!! – крикнул Данила, но звук застрял у него горле, превратившись в болезненный сип.

– Тогда я смогу позволить ей умереть, – голос Марка дрогнул, глаза наполнились слезами. – Спасите ее. Вы предназначены…

– Стать отцом ее ребенка?! – Данила почувствовал, как у него подкосились ноги и закружилась голова…

– Кто-то должен нести этот крест…

Данила стоял на песчаном берегу. Прямо перед ним в окружении желтоватых гор и цветущей сочной зелени лежало огромное прозрачное, как капля росы, озеро. В нем отражалось высокое небо. Пели птицы. Где-то вдалеке журчала вода…

Ощущение безмятежного рая. Хотелось улыбаться, даже нет – больше! Хотелось кричать от счастья, бежать, заливаясь счастливым безудержным смехом! Так хорошо было душе, так радостно!

«Но почему озеро?.. – удивился Данила. – Откуда?» И тут же вспомнилась Мария, гуляющая по сумрачному саду камней и жалких деревьев. И в эту же секунду Данила понял, что, несмотря на всю свою радость, он не может улыбнуться. Стоит, радуется, но на его лице нет улыбки. Словно в свинцовой маске. И тоска, холодная-холодная тоска…

Как будто Данила весь леденеет снаружи. Покрывается инеем и мерзнет. И этот холод идет внутрь, все глубже и глубже, подбирается к самому сердцу…

– Какои жаркий день! Какой жаркий день! Это надо же! – причитал кто-то позади Данилы.

Обернувшись, Данила увидел целую группу людей, расположившихся в тени огромных валунов и ветвистых кипарисов.

– Да прекрати ты уже, Симон! – взмолился бородатый мужчина средних лет в пестрых одеждах. – Ни о чем другом подумать не хочешь?!

– Подумать?.. – неуверенно протянул Симон. – О чем, Иуда?!

– О том, как мы объясним людям, что их Царь не в ладах с рассудком! – прошипел тот и раздраженно покрутил руками вокруг своей головы.

– На все воля Господа, – сказал самый молодой из всей этой группы человек лет двадцати трех—двадцати пяти.

– Иоанн, – оборвал его еще один из сидевших здесь людей. – Господь ничего не делает, если Ему не помогают.

– Ты прав, брат, – ответил Иоанн. – Но что мы можем сделать с тем, что Иосия смеется?.. И ты же знаешь, я люблю его смех. Какая мне разница – Царь он или не Царь…

– А Пилата ты любишь?! Любишь?! – закричал Иуда, размахивая перед лицом сжатыми кулаками. – Любит он, видите ли! Хорошенькое дело! Рабом любишь быть, да?! Пилату ноги лизать, да?!