Они молча поднялись по пандусу, освещенному двумя золотистыми параллельными полосами, вделанными в стену – темное небо за стеклянными лепестками крыши по контрасту казалось совсем черным. Питер провел ладонью над замком и посторонился, пропуская эр-лана вперед. И тут же обругал себя – какого Темного он с ним церемонится? Этот человек приказал похитить Фэлри и, быть может, удерживает его в плену за пределами Оморона – а может, и в самом Омороне, обманув хитрый алгоритм Инзы.

Но все же, как ни крути, а Лэнгилл – отец Фэлри, и Питер не мог позволить себе обращаться с ним грубо.

Эр-лан оглядел нехитрое убранство комнатки – за прошедшие десять лет Питер ничего к нему не добавил – и уселся на ближайший прямоугольный металлический ящик. В комнате была пара таких, они служили как сидения и хранилища для вещей.

Питер хотел остаться стоять, но нависать было неловко, и он тоже сел.

Несколько секунд они молчали, откровенно разглядывая друг друга, наконец Питер не выдержал:

– Так в чем дело?

Прекрасное лицо Лэнгилла осталось непроницаемым, но аромат слегка изменился, хотя Питер по-прежнему не мог понять, что он означает.

– Я слышал, ты решил снова искать Мелл Фэлри.

Питер послал очередное мысленное проклятие сегийскому любопытству.

– Это была предсмертная воля моего отца. Хотя вам и это наверняка известно.

– Вообще-то нет.

– Ничего себе, клан Лэ не знает всех подробностей моей жизни, как же так? – протянул Питер, но Лэнгилл резко оборвал его ерничанье:

– Я пришел, чтобы сказать – не ищи его.

– А то что? – Питер наклонился вперед, уперевшись руками в колени. – Посадите меня под замок, как Фэлри, в какой-нибудь вашей тюряге?

Лэнгилл скрестил руки на груди и тяжело вздохнул, как человек, решивший стойко переносить все, что бы ни выпало на его долю.

– Мы не сажали Мелл Фэлри ни в какую… тюрягу. Мы его вообще не похищали.

– Вот как? А записка с угрозами? А отрезанные волосы? – при одном воспоминании о том утре у Питера все похолодело внутри. – Скажешь, это подделка?

– Не подделка, – Лэнгилл покачал головой, и на его точеном лице внезапно промелькнуло выражение, которое Питер с трудом уловил, а поймав, не поверил в то, что увидел – страдание, – Мелл сам их обрезал.

После довольно длинной паузы Питер заметил:

– Инза говорила, что вы, эр-ланы, соврете – недорого возьмете, но такая ложь и впрямь дешево смотрится.

– Это часть правды, – аромат эр-лана снова сменился, и Питер вдруг вспомнил его – лес после дождя, влага, прохлада… это была печаль, – а вся правда состоит в том, что Мелл Фэлри хотел уйти, исчезнуть – и попросил меня помочь. Обставить все, как похищение… чтобы ты его поскорее забыл.

Если бы эр-лан с размаху влепил ему пощечину, Питер не был бы так оскорблен и потрясен. Он вскочил, уже не думая о том, что нависать невежливо.

– Ты… да как ты смеешь говорить такое? Что ты знаешь о Фэлри? Что ты знаешь о нас?! Фэлри никогда, никогда не оставил бы меня по своей воле, я – его Дар Небес, слышишь, ты?!

Но он слышал также и сам свой дрожащий, жалкий, неуверенный голос и чувствовал, как сомнение поднимает в душе колючую голову, открывает желтые драконьи глаза.

– Ты прав, эр-лан никогда не покинет свой Дар Небес, – спокойно ответил Лэнгилл, словно не замечая гневной вспышки собеседника, – но он может уйти, если ощущает себя недостойным этого Дара. Замаранным. Грязным. Мелл отмалчивался, но мне показалось, что так оно и есть. Мой сын так и не научился толком контролировать свое тело…

– Это полная чушь, с чего бы ему так думать? – резко оборвал его Питер. – Даже если допустить, что я поверю в этот бред… как он мог уйти, не сказав ни слова? Может… может он просто разлюбил меня и не осмелился признаться?

Лэнгилл резко поднял голову и от холода в его взгляде Питера пробила дрожь.

– Если ты не заметил, твой избранник – эр-лан. Не какой-то паршивый сег или непонятно кто из-за Барьера. Ваши жалкие стандарты к нам не применимы. – Он поднялся так резко, что блестящая светлая прядь взметнулась над плечом, и в два шага очутился у двери. – Я сказал тебе все, как есть. Не ищи Мелл Фэлри, потому что он не хочет, чтобы ты его нашел. К тому же никто в Омороне не знает, куда он направился… даже я.

В последней фразе внезапно прорвалась такая живая, подлинная боль – боль отца, навсегда потерявшего сына – что Питер невольно шагнул к эр-лану.

Но тот выпрямился, повел плечами, словно стряхивая наваждение; платиновая прядь соскользнула ему на спину и заструилась между лопаток. Точь-в-точь как у Фэлри.

Дверь открылась сама, хотя должна была среагировать только на генотип Питера. Лэнгилл задержался на пороге – стройная фигура без возраста, тонкий профиль такой красоты, что и описать невозможно, светлые волосы тускло поблескивают в золотистом наружнем свете.

– Вы, сеги, постоянно стремитесь к тому, чтобы вас любили так, как вы хотите и никак иначе. Создаете внутри себя образ любви и признаете ее только в такой форме, а все прочие отвергаете. Они вызывают в вас сомнения и подозрения. Но любовь может быть разной, Питер… очень разной. И даже если она порой причиняет боль, это вовсе не означает, что ее нет.

После ухода Лэнгилла Питер какое-то время стоял неподвижно, не в силах пошевелиться. Потом медленно вышел из комнаты и побрел вниз по спиральной галерее. Уснуть сегодня точно не удастся, а ходьба хорошо прочищает голову.

Покинув «Лотос» через главные ворота, он старательно обогнул парк, не желая вдыхать сладкие флюиды деревьев и поддаваться их чарам. Такая прогулка хороша для расслабления в приятной компании, а ему нужно подумать.

И все же, оставляя таинственно мерцающий фиолетовым парк по правую руку, Питер не мог не вспомнить, как однажды осуществил давнее желание и затащил Фэлри в похожее место. Они целовались, укрытые от любопытных глаз свисающими почти до земли ветвями дерева, за завесой крохотных огоньков. Фэлри явно напрягался – он вообще позволял себе расслабиться только когда был полностью уверен, что их никто не потревожит. И все-таки Питер не мог отказать себе в странном, дразнящем удовольствии – ощутить ласки эр-лана всего в нескольких метрах от других людей, рискуя быть замеченным.

Впрочем, в подобные парки приходили именно за этим, никто бы их, конечно, не осудил, а быть может, и не узнал бы.

Но вот