Прогрохотали по мосту, вышли из кареты, и печаль меня обуяла. Каменные стены в небеса упираются, нигде ни травинки, факелы полыхают, но все равно темно, слуги в черном и какие-то малахольные. Разве что от летучих мышей небольшой оживляж.

   Внутри было не лучше. Пусто, холодно, неприютно. По углам паутина и пыль, на стенах ковры какие-то старые, молью побитые. Окна узкие, должно быть, и днем света не дают. Мебель темная, старая. Но, правда, с красивою резьбой и подушек много везде понакидано, сиди не хочу. Граф долго вел меня по каким-то переходам и лестницам, покуда не привел почти на самый верх, в просторную горницу. Здесь стоял стол с пером, листками и чернильницей, и ещё один – на нем кувшин серебряный и кубки.

   - Вина?

   Я пригубила немного и отказалась. Они тут все это пили, сок какой-то перебродивший. Мне не понравилось. Кислятина. Квасу, говорю, нет?

   - Что такое квас?

   Я попыталась объяснить, но он не слушал. Слонялся по горнице, на меня поглядывая, и вздыхал. Думаю, ну я точно не вовремя, и чего только звал. Как насчет оружия, спрашиваю.

   Он сделал вид, что не слышит.

   - Я так одинок, Малинка. Так одинок. Сочинительство – единственное мое утешение.

   Что, спрашиваю, сочиняете?

   Он улыбнулся – горько так, да ещё проникновенно на меня посмотрел.

   - Я пишу роман о любви.

   - Баснь что ли?

   - Ну да. Баснь. О любви бессмертного существа и смертной девы. Любовь их будет длиться века и никогда не закончится! Я тебе зачитаю.

   Схватил листки и понесся: то кричит, то шепчет едва слышно, то стонет, то рычит.

   - Прошу, – прошептала она, отворачиваясь, – не трогайте меня, сэр. Я вас ненавижу.

   - Не называй меня сэр, – прорычал он. – Для себя я просто Дагоперхт, Повелитель Крови, Бессмертное Дитя Ночи, Воитель Тени и Рыцарь Луны!

   - Я вас боюсь, – лепетала она, тщетно пытаясь вырваться из его жарких объятий.

   - Боишься? – презрительно усмехнулся он, проводя пальцем по ее губам, отчего она затрепетала всем телом, вынужденная признаться себе, что ее волнует этот грозный мужчина. - А может быть, ты боишься самой себя?

   Мелисандра пылала, не в силах противиться влечению. Да, он был опасен, он мог убить ее, но в то же время ее неотразимо влекла к себе его жестокая, беспощадная страсть. Он преследовал ее с тех пор, как увидел, и она не хотела признаться себе в том, что не осталась равнодушной к его грубому обаянию. В том, что то, что он предлагал ей, было столь же возмутительным и запретным, сколь… привлекательным.

   - Признайся, – усмехнулся он ещё более жестоко, всем телом наваливаясь на нее, отчего Мелисандру вдавило в стену, – тебе надоели эти бесхарактерные юнцы, которые пытаются увлечь тебя своими песнями и цветочками. Тебе же нужен настоящий мужчина, такой, который знает, что тебе нужно…

   Одной рукой он обхватил ее талию, другая же медленно скользила по телу девушки, пробуждая в ней чувства, о которых она до сих пор не имела никакого представления. Его губы приблизились к ее губам, но передумали и заскользили вниз по шее, заставляя Мелисандру…

   Дальше пошла сущая срамота, и я вежливо перебила Роланда, спросив, что там все-таки насчет оружия.

   - Но это же самое интересное! – воскликнул Роланд. – Он вот-вот сделает ее бессмертной!

   Вот ты, спрашивает, хотела бы стать бессмертной? Хотела бы любви, которая никогда не заканчивается?

   Я поразмыслила.

   - Это в смысле, вообще никогда не умирать?

   - Да.

   - И все время, все время вместе?

   - Да! – у него аж глаза загорелись.

   Ну нет, говорю. От скуки подохнешь. Тыщу лет ничем не заниматься, только друг друга любить, это ж с тоски руки на себя наложишь.

   Он, видно, обиделся. Швырнул листки, отошел к окну и молчит. Ну а что. Сам спросил. А я же в гостях все-таки. Нехорошо хозяина обижать. Я подошла поближе и потрогала его за рукав. Рукав, кстати, был очень мягонький. Такая ткань приятная. И говорю осторожно:

   - Ну, бессмертной-то, наверное, неплохо быть. Если не болеть.

   Он медленно обернулся и тоже меня за рукав берет. Ему, наверное, не так приятно было. Рубаха у меня самая простая, домотканая, да не стирана который день.

   Сморщился и отвернулся, как будто противно ему. И говорит внезапно, холодно и грубо так:

   - Уйди.

   Вот пойди пойми этих графьев. Сам же звал на оружие посмотреть, и на тебе: ни оружия, ни гостеприимства.

   - Куда же я пойду? Через горы, через лес, волкам на корм? Я ж думала, вы меня проводите.

   - Прости.

   Смягчился. Подошел, улыбнулся.

   - Скажи, ты ведь сразу все поняла?

   - Чего поняла?

   Он еще ближе придвинулся и в глаза мне смотрит.

   - Я пытался бороться, но… - сглотнул, а сам ко мне тянется, и в очах пламень. – Прости.

   Обнял меня за талию, и вроде не крупный сам по себе, так ведь и не ожидаешь, что хватка железная. А я не знаю, сопротивляться мне или нет. Вроде и надо сопротивляться, но парень-то ничего, пригожий. Только со странностями.

   - А чего ты нос тогда от меня воротишь, раз я тебе понравилась?

   - Ты же все уже поняла… - шепчет. И ко мне клонится, будто ива к воде.

   Я уперлась руками ему в грудь, верчусь, ничего не понимаю.

   - Чего, – твержу, - тебе надобно-то?

   - Ну что ты… - шепчет опять и жмется все теснее и теснее. – Маленькая лгунишка. Я же видел, как ты на меня смотрела.

   - Обыкновенно я смотрела, - бормочу, - не понимаю я ничего. Руки у тебя холодные, Роланд. Отпусти!

   Улыбнулся.

   - Холодные, да. Но ты же сразу догадалась, верно?

   - Да о чем?!

   Он – будто не слышит.

   - Скажи это вслух! Скажи!

   Я бьюсь в его руках и не могу вырваться. И не пойму, приятно мне, что он меня обнимает, или нет.