во время Первой мировой войны, когда в 1917 году был создан Имперский военный кабинет, в который вошли премьер-министры доминионов. Это было самое близкое воплощение мечты о политически единой Великой Британии. Однако война также ускорила призывы к дальнейшей независимости в колониях. Хотя усилия имперских федералистов не остались совершенно незамеченными в Соединенных Штатах, они нашли, возможно по иронии судьбы, более восприимчивую аудиторию в континентальной Европе, а некоторые из них - в частности, Филип Керр (лорд Лотиан) - сыграли важную роль в формировании идеологических основ европейского союза.

В 1920-х годах баланс сил в Британской империи продолжал меняться, и по мере предоставления колониям все большей автономии они часто вступали в конфликт с Лондоном. В межвоенный период все более популярным становилось переосмысление империи как "Британского содружества" - эти два термина часто использовались как взаимозаменяемые - и представление о нем либо как о самодостаточной системе, способной уравновесить другие великие политические порядки, либо как о зачаточной форме будущей универсальной политической системы. Британия и ее колонии-поселенцы оставались в центре модели, хотя Индии и другим элементам империи иногда отводилась подчиненная роль. Во второй половине двадцатого века, после деколонизации, концепция имперского содружества трансформировалась в постколониальную международную организацию. Сегодня оно продолжает существовать, являясь бледной тенью тех надежд и мечтаний, которые когда-то в него вкладывались.

В центре англо-американской модели находились англосаксонские - или "англоязычные" - народы, и в частности британско-американская ось. Отношения между Лондоном и Вашингтоном продолжали укрепляться после "сближения" в конце викторианской эпохи, и союз укрепился во время Первой мировой войны, когда Соединенные Штаты присоединились к франко-британской кампании в Западной Европе. Он оставался тесным до конца двадцатого века, хотя и не настолько тесным, как любят хвастаться многие его сторонники, как тогда, так и сейчас. Первая мировая война оказала каталитическое воздействие на американский внешнеполитический дискурс, породив развитие мощной, хотя зачастую и раздробленной, политической элиты Восточного побережья, ориентированной на более активное участие Америки в мировой политике в сотрудничестве (даже в союзе) с Великобританией. В межвоенный период были созданы различные институты и неформальные сети для укрепления более тесных связей между Соединенными Штатами и Великой Британией. Они представляли собой формирующееся эпистемическое сообщество, призванное подчеркнуть важность глобального лидерства Англо-британского мира. Совет по международным отношениям в Нью-Йорке и Международный институт международных отношений (Chatham House) в Лондоне служили институциональными центрами англо-мирового мышления, как в его англо-американской, так и в британской имперско-советской формулировках. Такие институты и сформулированные ими концепции стали мишенью для полемики Э. Х. Карра в 1939 году "Двадцатилетний кризис". "В течение последних ста лет, и особенно с 1918 года, - заметил Карр, - англоязычные народы составляли доминирующую группу в мире; а современные теории международной морали были разработаны для увековечивания их господства и выражены в свойственной им идиоме".

В то время как в 1920-х годах наблюдалось конструктивное сотрудничество между Великобританией и США, в 1930-х годах отношения были напряженными; только с началом войны, особенно в 1940-1942 годах, две державы начали сотрудничать. Во второй половине 1940 года американские политические планировщики даже разработали планы политического воссоединения с Британией, хотя эта идея вскоре была отброшена. Общественный интерес достиг пика после подписания Атлантической хартии в августе 1941 года, посвященной продвижению "определенных общих принципов в национальной политике соответствующих стран, на которых они основывают свои надежды на общий мир", хотя между Лондоном и Вашингтоном сохранялось напряжение по поводу будущего Британской империи. По мере усиления американской мощи, когда стало ясно, что Британия будет младшим партнером в любых будущих отношениях, мечта об англо-американском порядке снова угасла. Возможно, ее последний вздох можно найти в речи Черчилля о "железном занавесе" в марте 1946 года, в которой он популяризировал термин "особые отношения" и настаивал на том, что мир невозможен без "братской ассоциации англоязычных народов". Как и современное Содружество, "особые отношения" в послевоенные годы были слабой имитацией идеала, который вдохновлял многих британских и даже некоторых американских комментаторов на протяжении предыдущих десятилетий.

Другая модель предусматривала создание лиги (или концерта) демократий. До 1945 года это означало трансатлантический союз Соединенных Штатов, Великобритании и ряда западноевропейских стран. Как таковой, он выходил за "расовые" рамки англоязычного мира. В 1950-е годы эта идея иногда мутировала в атлантистское видение с центром в странах НАТО. Наиболее влиятельную демократическую унионистскую концепцию межвоенного периода выдвинул Кларенс Стрейт, журналист газеты "Нью-Йорк Таймс". В книге "Союз сейчас" он предложил создать федерацию по образцу конституции 1787 года из пятнадцати демократических государств атлантического мира. Союз должен был служить трем основным целям:

 

(а) обеспечить эффективное общее правительство в нашем демократическом мире в тех областях, где такое общее правительство будет явно служить свободе человека лучше, чем отдельные правительства, (б) сохранить независимые национальные правительства во всех других областях, где такое правительство будет лучше служить свободе человека, и (в) создать своим уставом ядро мирового правительства, способного мирно и быстро перерасти во всеобщее мировое правительство, насколько такой рост будет лучше служить свободе человека.

 

Вслед за этим он выпустил книгу "Союз теперь с Британией", в которой утверждал, что создание англо-американского союза гарантирует поражение Оси. Более поздние работы Штрейта подчеркивают, как холодная война сдерживала воображение демократических профсоюзных деятелей. Запад, представленный как "атлантическое сообщество" - термин, впервые использованный Уолтером Липпманом, - занял центральное место. В 1961 году Стрейт опубликовал книгу "Граница свободы", в которой высказал предположение, что пятнадцать стран НАТО уже представляют собой ядро имманентного атлантического федеративного государства: "Atlantica". Это подпитало популярное атлантистское течение мысли. Выражая общую точку зрения, Ливингстон Хартли, бывший сотрудник Государственного департамента, требовал "политической интеграции атлантического сообщества, цитадели и мощного источника свободы". Для многих европейский союз и атлантический союз шли рука об руку, развитие первого способствовало укреплению жизнеспособности второго. Для других же создание европейского союза угрожало более желанной цели атлантического союза (так же, как сторонники имперской политики считали, что он угрожает призрачным остаткам мечты о "родстве и близости"). Для Стрейта, аватара атлантизма, Америка должна была взять на себя ведущую роль в создании нового порядка, "желательно в тесном сотрудничестве с Канадой", в то время как европейская интеграция угрожала трансатлантическому расколу.

Основное различие между моделями "англо" и "демократического юнионизма" касается претензий на идентичность, на которых они основаны. Англоязычная модель ограничена конечным набором британских диаспорных общин; ее потенциальная пространственная протяженность ограничена конкретной исторической траекторией. Это было колониальное видение управления со стороны поселенцев. Лига демократий в принципе более обширна, обозначая сообщество, разделяющее минимальный набор политических ценностей и институтов, все из которых гипотетически