амбициозными они ни были, основывались на утверждениях о транслокальной идентичности и принадлежности. Они настаивали на том, что члены Англомира имеют много общего - язык, историю, набор ценностей, политические и экономические институты, а также судьбу. Первоначально проекты нового англо-века, основанные на британской имперской федерации, переключились на англо-американские отношения. Предложения о создании лиги демократии, Атлантического союза, даже мирового федерализма были наследниками этого англоязычного дискурса, а не дискретными и несовместимыми моделями глобального порядка. Они возникли из более ранних имперско-расовых дебатов, и многие предложения по выходу за рамки существующей системы были похожи по форме и амбициям на проекты англо-мирового imperium. Чтобы проследить "рост наций", - писал Токвиль, - важно помнить, что они несут на себе "некоторые следы своего происхождения". То же самое верно и в отношении проектов глобального управления.

 

Глава 2. Взлет и падение глобального нарратива

 

В одной из своих менее запомнившихся работ, опубликованной в 1946 году, английский теоретик Э. Х. Карр напомнил своим читателям, что Советский Союз, ставший после Второй мировой войны как никогда мощным, следует рассматривать не столько как военную угрозу для Западной Европы, сколько как политический и экономический вызов, на который Запад теперь должен ответить с воображением и умом.2 Как отметил далее Карр, Советский Союз уже оказал огромное влияние на Запад после революции 1917 года и, несомненно, продолжит это делать в последующие годы. Он также добавил, что вероятность того, что этот конкретный вызов исчезнет с исторической сцены в ближайшее время, невелика. Поэтому западным политикам было бы неплохо не строить свою политику на иллюзии, что, по его мнению, ком-мунизм как система настолько несовершенен, что обречен на провал. Он пережил интервенцию Запада в 1918-1920 годах. Он осуществил три пятилетних плана в 1930-х годах. Затем она одержала победу над нацистской Германией в 1941-1945 годах. А к концу Второй мировой войны она контролировала половину Европы, поддерживала важные отношения с набирающими силу коммунистическими партиями по всему миру и вскоре должна была получить еще одного союзника в лице коммунистического Китая. Таким образом, ее выживание было гарантировано.

Карр не был одинок в своем мнении. На самом деле, последовавшая за этим холодная война предполагала, что, что бы ни случилось, система, против которой теперь выступали Запад и Соединенные Штаты, будет существовать, как это наиболее очевидно.

 

Это произошло в течение следующих сорока лет, определяя контуры американской внешней политики, перестраивая ее экономику, влияя на ее политику, узаконивая ее многочисленные союзы и заставляя ее совершить несколько довольно катастрофических интервенций в то, что после 1952 года стало известно как "третий мир ".

Однако вопреки всем ожиданиям, в том числе, надо полагать, и ожиданиям Карра (который умер в 1982 году), нечто под названием советский коммунизм действительно закончилось, оставив большинство ученых в замешательстве, политиков в поисках новых стратегий, а Запад праздновал победу, на которую никогда не рассчитывал. Но закончилось и кое-что другое: а именно, идея о том, что существовала или могла существовать жизнеспособная альтернатива тому, что предлагалось на Западе. На самом деле, когда мир стал с нетерпением ждать нового мирового порядка без "явной и настоящей опасности", многие начали задумываться, а не ошиблись ли они с Советским Союзом? Как отмечалось на симпозиуме, организованном специалистами по посткоммунистической России много позже, "крах социалистических режимов в 1989-1991 годах глубоко повлиял на условия производства знаний о бывших социалистических странах". Это, безусловно, так. В конце концов, на протяжении более четырех десятилетий почти все известные люди считали, что то, с чем столкнулся Запад, является серьезнейшим вызовом. В 1983 году Рейган даже называл СССР "империей зла", стремящейся к мировому господству. Но скорость, с которой рушилась советская мощь, казалось, говорила о том, что эта некогда могущественная империя, простиравшаяся через одиннадцать часовых поясов, с ее огромными природными ресурсами, возможно, была не более чем карточным домиком, почти "вспышкой на сковородке", как выразился один бывший советский ученый. Действительно, одной из странных особенностей дебатов, вызванных окончанием холодной войны и распадом СССР, было то, что, не сумев почти полностью предсказать эти сейсмические события, многие писатели теперь стали говорить так, как будто все это было неизбежно.

Задача, которую я ставлю перед собой в этой главе, состоит не столько в том, чтобы обсудить, что произошло между 1989 и 1991 годами и почему мы не смогли этого предвидеть, сколько в том, чтобы попытаться объяснить, как система, которая исчезла так быстро, едва прозвучал выстрел в ее защиту, тем не менее, сумела построить повествование, которое так долго казалось многим людям правдоподобным и последовательным. Легко сказать, что те, кто продвигал или принимал эту конструкцию, были введены в заблуждение или дезинформированы. Тем не менее, Советский Союз по-своему рассказал историю о себе, которая заставила целые поколения увидеть что-то стоящее в том, что многие в то время считали величайшим экспериментом современности. Критики легко могут утверждать (и утверждали), что все это было "иллюзией". Но это вряд ли объясняет привлекательность системы, которая при всех своих недостатках и слабостях все еще была способна бросить вызов либеральным представлениям об экономическом прогрессе и западные представления о "хорошей жизни" на протяжении большей части двадцатого века. Действительно, пока Горбачев не вышел на сцену в 1985 году и окончательно не разрушил все своим "новым мышлением", это повествование, в котором подчеркивались как огромные успехи, достигнутые СССР внутри страны, так и вклад в международный мир за рубежом, оказалось чрезвычайно привлекательным для многих миллионов людей во всем мире.

Но что именно представлял собой советский нарратив? Далее я попытался разобраться в том, что по любым меркам представляло собой сложную смесь порой совершенно противоречивых идей. Обсуждение начинается с того, что было главным в этом повествовании: Марксизм и его более поздние итерации в сталинизированной форме "ленинизма". Мы также рассмотрим огромные изменения, произошедшие в СССР в результате индустриализации и глобальной войны. Мы также изучим значение холодной войны и то, почему выход из нее оказался для СССР столь затруднительным. В свою очередь, мы рассмотрим "забытые успехи" СССР в 1950-е и 1960-е годы, а затем изучим, что произошло в 1980-е годы, когда система (а вместе с ней и созданный ею нарратив) распалась.

Наконец, в главе будет рассмотрено немаловажное наследие советского нарратива. Как мы будем утверждать, даже если советской системы больше нет, часть антиамериканского и антизападного дискурса, который она отстаивала до 1989 года, продолжает формировать глобальный дискурс. Действительно, в условиях конкуренции между Россией и Китаем, с одной стороны, и либеральным Западом - с другой,