продолжительный всплеск имперской активности за пределами континента. Считалось, что это ознаменовало новый этап в американской истории: либо момент, когда страна вступила в предопределенную ей роль великой державы, либо момент, когда она предала основополагающие принципы республики. Многие наблюдатели по обе стороны Атлантики настаивали на том, что в условиях глобальной имперской конкуренции британцы и американцы должны быть едины, а не разделены. Аргументы варьировались от минималистской позиции, которая просто поощряла углубление политического и экономического сотрудничества между двумя "родственными" державами, через промежуточные предложения о создании формального оборонительного союза, до максималистских планов объединения двух стран в новое трансатлантическое политическое сообщество.

Планы создания официального союза сочетают в себе озабоченность общими интересами безопасности с утверждениями об основополагающих культурных различиях. Британский имперский комментатор Артур Сильва Уайт заявил, что планы всеобъемлющего политического союза "в настоящее время невозможны", но что "остается только одна целесообразность - союз или соглашение, которое проложит путь к согласованным действиям в будущем". Однако многие комментаторы скептически относились к такому союзу, либо потому что они выступали против более тесных связей, либо потому что они считали, что он будет инструментализировать (и потенциально искажать) более фундаментальную форму единства. Альфред Мэхэн утверждал, что жизненно важно "избегать преждевременного стремления к союзу, искусственному и, возможно, даже нерациональному методу достижения желаемой цели". Вместо этого, продолжал он, "я бы постоянно останавливался на тех неоспоримых точках сходства в природных характеристиках и окружающих условиях, которые свидетельствуют об общем ор-гине и предсказывают общую судьбу". Британский военный писатель согласился с ним, предостерегая от "искусственных и временных договоренностей, неправильно называемых "союзами", которые обеспечивают занятость европейских канцелярий". "Органических" уз "родства" было достаточно. Бенджамин Харрисон, бывший президент США, опасаясь, что разговоры об англосаксах опасны триумфализмом, настаивал на том, что дружбы вполне достаточно. "Разве постоянные добрые и близкие отношения двух великих англоязычных народов, о которых я молюсь, не подвергаются опасности, а не поощряются этими глупыми разговорами об англосаксах? Благодарности и союза, который часто принимал вид угрозы или, по крайней мере, пророчества англосаксонского "главенства"? Это было прозорливое предупреждение.

Хотя немногие ведущие политики поддерживали институционально радикальные планы (ре)объединения, многие воспевали расовое единство и превосходство. Теодор Рузвельт, например, стремился укрепить отношения между двумя основными ветвями самой "цивилизованной" расы на земле. "Необходимо всегда помнить, - писал он в книге "Морская война 1812 года", - что американцы и англичане - это две в значительной степени схожие ветви великой английской расы, которая как до, так и после своего отделения ассимилировала и сделала англичанами многие другие народы". Его многотомная книга "Завоевание Запада", впервые опубликованная в 1889 году, открывалась знаменитой главой "Распространение англоговорящих народов", в которой прослеживалась историческая преемственность между британцами и американцами и возвещалась их эпохальная роль. "За последние три столетия, - хвастался он, - распространение англоязычных народов по пустырям мира стало не только самой яркой чертой мировой истории, но и самым масштабным по своим последствиям и значению событием из всех прочих". Образовав единую расу, они теперь держали "в своих руках судьбу грядущих лет". На протяжении всего своего президентства он стремился к более тесным отношениям с Британской империей. В Великобритании Джозеф Чемберлен и Артур Бальфур (а позднее Черчилль) были тесно связаны с идеями англо-американского единства, хотя, как и Рузвельт, они воздерживались от формальной политической интеграции. "Англосаксонскому народу, - провозгласил Чемберлен в Торонто в 1887 году, - непогрешимо суждено стать доминирующей силой в будущей истории и цивилизации мира", а американцы и британцы "все одной расы и крови". Бальфур тоже воспевал славу расового единства, не принимая на себя обязательств по политической интеграции. "Я никто, если не апостол англоязычного мира". Многие сторонники союза считали смелые институциональные решения либо нереальными (даже если они были желательны), либо препятствующими аутентичному расовому союзу. Чарльз Дилк, видный либеральный политик, не видел в Соединенных Штатах достаточной поддержки для "поразительного" отхода от своей традиции изоляционизма, но он повторил аргумент, который он первоначально выдвинул в Великой Британии, что страны образуют "две главные части нашей расы". "Совместные действия будут... становиться все более вероятными, - заключил он, - но о постоянном союзе пока не может быть и речи".

В основе англо-американского видения лежал новый набор аргументов, которые разрушали изоморфную связь между государством, гражданином и политической принадлежностью. Сторонники расового единства часто отделяли государство от гражданства и патриотизма. Гражданство было переосмыслено как политическая ин-ституция, основанная, в конечном счете, на расовой принадлежности, а не на принадлежности к государству. Диси предложил наиболее сложную разработку идеи общего гражданства, выступая в 1897 году за "распространение общих гражданских и политических прав на весь англоязычный народ". Отвергая идею трансатлантической (или имперской) федерации, он настаивал на том, что "взаимного" гражданства будет достаточно для обеспечения постоянного единства. По его словам, эта идея была просто возвращением к прежнему состоянию, поскольку такая связь существовала до того, как англосаксонские народы были разорваны на части Войной за независимость. Патриотизм, тем временем, также был реконфигурирован как форма верности, обязанной, в первую очередь, расе. Аргументы о "расовом патриотизме" - термин, обычно ассоциирующийся с Бальфуром, - получили широкое распространение. Они подразумевали, что люди были вовлечены в концентрический круг принадлежности и аффектов, внешним (и самым важным) кольцом которого была раса.

Эндрю Карнеги, промышленник шотландского происхождения, неоднократно выступал за расовое слияние и "воссоединение" Великобритании и Америки. Карнеги отвергал идею англо-американского союза как неспособную понять гораздо более важные вопросы, стоящие на кону. "Боевые союзы формируются и распадаются в зависимости от вопросов, которые возникают время от времени. Патриотизм расы лежит глубже и не нарушается волнами на поверхности". "Я верю", - заявил он, - "что будущее обязательно увидит воссоединение разделенных частей и снова общее гражданство". Этот объединенный "Британо-американский союз" будет представлять собой "воссоединенное государство". Однако это видение было непримиримо с имперской федерацией: британцы должны были сначала предоставить независимость своим колониям-поселенцам, которые затем могли бы присоединиться к союзу в качестве равноправных членов. Хотя его возмущала Южноафриканская война и экс-берантный империализм американской администрации, он никогда не терял веры в преобразующий потенциал англосаксонской расы.

Скептики быстро указали на эмпирическую неадекватность планов профсоюзов. Одна из их главных претензий касалась уместности аргументов о расовом единстве. Америка, жаловались они, просто не является "англосаксонским" потомком Великобритании. "Нет, - заметил один из критиков, - никакой фундаментальной причины, коренящейся в человеческой природе в силу общности крови и религии, почему американцы как нация должны относиться к Англии с непоколебимой симпатией и дружбой" Другой подчеркивал многоэтнический состав американского населения. "А как же