Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поступил приказ к дальнейшему продвижению. Мы вышли по направлению к Стешигри и вскоре заняли первые высоты без какого-либо сопротивления русских. Я, нагруженный пулеметом, отстал вместе с двумя приятелями, так как мы очень ослабли во время ночевки в деревне и не могли выдержать темпа марша. С холмов был виден маленький город Стешигри в долине и ряды домов на высотах вокруг него.
Мы лежали в снегу среди группы пехотинцев из другой части. Русские вели беспорядочный стрелковый огонь, который в любой момент мог накрыть нас. Мы вынуждены были лежать неподвижно, не предпринимая никаких действий, и были совершенно беззащитны. Не что иное, как пушечное мясо.
Внезапно один из нас поднялся. Никто не давал такой команды, но мы вскочили вслед за ним, облегченно вздохнув. Этот поступок был совершенно неосознанным и вовсе не свидетельствовал о нашей храбрости. Просто мы уже не могли лежать в снегу, измотанными от холода и безделья, в каком-то напрасном ожидании. Нас охватило безумие, радость от возможности двигаться, какое-то воодушевление и скорее даже опьянение. Мы не боялись ни смерти, ни опасности, хотя действия наши были бессмысленными.
Некоторые из нас падали, сраженные пулями. Раздавались крики раненых. Но мы ни на что не обращали внимания и, как одержимые, бросились в атаку на врага. В конце концов, несмотря на пулеметный огонь и снаряды, ложившиеся вокруг нас, достигли окраины города и вломились в первые же дома. Безжалостно расстреливали жителей и спешно нагружали вещевые мешки легкой добычей: медом, салом, сахаром, свежим хлебом. В это же время в соседнем доме русские оказали решительное сопротивление нашим солдатам и не оставили никого в живых.
В конце концов русские оставили город. Наступила ночь. Наши части, вошедшие в Стешигри, занимали горящие фабрики и элеваторы. Мосты взлетали на воздух, минометы еще продолжали обстреливать нас, но мы уже не заботились об этом.
Мы заходили в дома и погружались в сон, даже не выставляя часовых.
На следующий день мы увидели руины горевших домов. Улицы были покрыты мусором, битым кирпичом, осколками стекла и обугленными балками. Мы наслаждались днями отдыха.
В первую ночь простые люди отнеслись к нам радушно. Они угощали нас, стирали мундиры, одалживали свои подушки и одеяла, как в хорошем лагере. Мы относились к этому с пониманием и безгранично доверяли им. Эти дни проходили как во сне. Если мы и вспоминали о боях, то чувствовали какую-то смесь ужаса и разочарования. Борьба, опасности и близость смерти теперь уже не пугали нас, и мы не думали об ужасах войны. Она не потрясала и, пожалуй, даже увлекала, хотя ужас преследовал нас повсюду. Мы не знали, ожидали ли нас жестокие сражения, разочаровала ли быстрая победа. И все же какой-то внутренний голос утверждал, что для нас было бы лучше попасть в плен или получить ранение. Не бои заставляли нас страдать, а морозы и ожидание чего-то неизвестного. Лишь после того, как мы долго пробыли на войне, ужас стал охватывать нас при виде множества убитых и умирающих вокруг.
В то время я сумел быстро преодолеть себя. Старался по возможности оставаться в одиночестве, пребывал в бескрайней апатии и старался, чтобы меня ничего не задевало…
Мы остановились в доме, где жили две молодые женщины, которых мы называли дочерьми мировой революции. Их гордость, вопреки простоте обращения, производила на нас большое впечатление. Они как будто бы чувствовали союз, который связывал их ровесников, в то время как война разделяла их. У нас с ними было много сходного в их желаниях, настроениях и умении находить с чужими людьми общий язык. Некоторая таинственность не мешала нам жить с ними в мире. Мне даже хотелось бы встретить их в конце войны.
С нашим реквизированным медом, хлебом и картофелем мы готовили с ними совместный праздничный обед, весело болтая о чем попало.
Последний вечер в Стешигри мы провели в семье землевладельца, которая всю свою жизнь занималась жилищным строительством. Хозяин показывал нам альбом фотографий дореволюционного времени. Сильный здоровый старик, дворянского происхождения и патриархальных взглядов, представил своих дочерей, нежных, простых девушек, которых он держал в своих руках, как будто бы они все вместе нашли убежище в этом чуждом для них мире и старательно оберегали свое прошлое, свою ушедшую молодость. Он сначала насмешливо спел Интернационал, а затем сквозь слезы царский гимн, песню о Стеньке Разине[16]и духовные песнопения.
С его женой я говорил на французском языке. Знала она его неважно и говорила с робостью. Ее лицо все еще было прекрасно, однако сильно увяло от пережитого горя. От нее я узнал об экспроприации в Советской России, нелюбимой работе и растущей нужде. Сына ее сослали в Сибирь, об участи своей дочери в Одессе, состоящей там в браке, она не знала. Фотографии, сохранившиеся от лучшего для этой семьи времени, вызвали наше любопытство. Мы выражали свое сочувствие этой семье. Мы еще не понимали, как с установлением нового порядка и новой жизни Россия могла отказаться от такого ценного прошлого.
Затем двинулись дальше на исходные рубежи в Тим.[17]В нашей роте было много больных, утомительные марши на крепнувшем морозе становились день ото дня тяжелее. Мы шли в неизвестном для нас направлении. Пересекли маленькую, замерзшую реку, после чего нам разрешили слегка отдохнуть. А потом опять бесконечные марши по покрытым ледяной коркой дорогам, на сильном ветру днем и ночью по направлению на Валово. Нашей целью, как оказалось, был Воронеж. Однако мы не сразу ее достигли.
Днем, перед атакой на Валово, я проспал с приятелями очередной поход. Никто не разбудил нас, каждый думал только о себе, о своих нуждах, об усталости и суровой команде, которая вынуждала их продолжать нелегкий путь. Мы двинулись по равнине, ориентируясь на следы, оставленные нашими частями. Русские солдаты встречали нас и бросали свое оружие в снег. Мы не беспокоили их, ужас нашего положения и странное чувство безвозвратности все время росли. В деревне мы наткнулись на русские части, которые остановились там на постой с лошадьми. Солдаты наблюдали за нами в бинокли, но не стреляли и не собирались брать нас в плен.
Так мы шли в надежде на благополучный исход нашего отчаянного предприятия, не обращая внимания на русских, которые готовились к контратаке.
И ночью вошли в деревню, где расположилась наша рота.
Отступление из Валова.
Солдаты толпились на улицах, заполненных грузовиками, повозками, орудиями и тележками. Шло отступление после первой же провалившейся атаки на Валово. Мы не знали точного названия этой деревни и считали, что это Николайсдорф (Николаевка).[18]