Много одинаковых лиц. Подходят, все хотят познакомиться с белым. Каждый лезет и несет ахинею. Говорят на английском, но слышится мыльный шум. Голову давит до треска, по ушам хлещет плеткой. Прячусь в сторонке, но негры снова подходят — повторяется пытка. Ну что им всем нужно?!

Укрываюсь в каком-то бараке, здесь меньше шума. Сижу, облокотившись на липкую столешницу.

Потягиваю безвкусную мальту. Звонко ударяют бутылки. В заднем углу притаились и лакают из горла нигерийцы. Тошнота, черная кожа, блеяние, смесь пота, грязи и алкогольных паров.

За соседним столом сидят клерк в пиджаке, старикан и взлохмаченная пузатая девка. Старикан — кощей с противными бычьими глазками, распухшими, с паутиной красных подтеков. Достает баночку от конфет и втягивает ноздрями порошок. Глаза наполняются кровью. Перетертая моринга, смешанная с белой дрянью, превращает мозг в красный суп. Стало ясно, что старик этот молодой, просто сгнивший до состояния дряхлого пня.

Клерк гладит пухлой ладошкой ляжку беременной девки. Этих двух убивает другое: десятичасовая работа и похоть.

Беременная бочка на ножках, готовая виснуть на всяком, обхватила шею соседа. Жадно поглядывает в мою сторону. Не хочу пересекаться с ней взглядом. Ведь внутри меня, внизу живота, шевелится что-то животное, готовое возжелать падения на самое дно. В инстинктах легко потеряться, только дай им волю. Похотливые шлюшкины глазки теребят, не давая покоя…

Щемящая боль пронзила шею. Спазм. По позвоночнику пробежал разряд. Тело обмякло, упало. Не помню.

Лежу, щекой на полу. Смотрю на дырявые доски. Почерневшие от грязи, измученные. За долгие годы дерево впитало капли пота, алкоголя и крови. Стертые половицы подобны вшивой собаке, которую день изо дня пинают африканские пятки. А она — свидетель всех похорон, видевший разложение человека.

И сейчас дребезжат половицы, мелькают костяшки и пожелтевшие ногти. Под ногтями твердая грязь. Пробегают черные пятки, будто проезжает грузовой состав.

Сквозь светлые промежутки вагонов вижу толстого негра. Он единственный, кто здесь в ботинках. Рубаха на нем расстегнулась. Резиновыми покрышками торчат пласты живота. Беременная шлюха на нем. Сидит, вцепившись в твидовые мятые плечи. Ее живот скользит по животу толстяка. Его живот обсасывает слюнявыми складками черный шарик с пупком.

Совокупляются на хлипком стуле из пластика.

На босой женской ступне, болтаясь качелями, повисла тряпка с разводами. Мужик врезался пальцами в пышный зад черной самки. Из рваного платья вывалилась грудь и повисла блестящей лепешкой с растянутым резиновым соском.

Прыгали все они вместе: жирдяй, шлюха и сиська. Но сиська активней всего — мелко, быстро и мелко, как скачет секундная стрелка. Вверх-вниз, иногда застывая на месте. Вверх-вниз.

Босоногий состав, бежавший по полу, дробил картинку на серию кадров.

Головы любовников повернулись. В глазах женщины читалось отчаяние. Мужское лицо кривилось в блаженстве, стекающем медом по трем подбородкам. Оба уставились на меня, позабыв, что находятся друг в друге. Слипшиеся дворняги с ошарашенным взглядом, не понимающие как расцепиться.

Пожелтевшие трусики упали и валяются на полу, придавленные ножкой от стула. А там, за пластиковым стулом, лежит костлявое тело, как отражение в зеркале. Вздулись мелкие кровавые глазки, изо рта течет пена. Сухое тело наркомана извивается в кокаиновом танце, так и сяк: выгнув спину, делает мостик; теперь эмбрионом лежит, поджав ноги.

Так на улочке весенней Памплоны бык догоняет испанца; рогом впивается в печень, цепляет за ребра, подкидывая с легкостью в воздух; затем добивает беднягу, возя тряпичную куклу по каменистому грубому полу. Ватные руки загнулись, кости сломались, салат из внутренностей плескается в кожном кульке.

И, кажется, наркоману одному все равно, что по полу, в переполохе, мечется тысяча ног.

Кру говорит, если тебя отправили в нокаут — это лишь начало следующего раунда.

Ничего не снимает боль лучше, чем другая боль. Пронизывает, отрезвляет, напоминает о том, кто мы есть. Трясет за плечи и громко орет в лицо: «Ты все еще жив, поднимайся!».

Боль — лучший учитель. Не сопротивляться, принять. Если ты способен обнять боль, сознание становится непобедимым.

В бою всегда, в первую очередь, происходит схватка ментальная. Крепкое сознание способно выиграть бой еще до первого взмаха. И даже тогда, когда все кажется безнадежно потерянным — сознание, вопреки обстоятельствам, берет верх.

Четыре тактики ведения боя на земле носят имена животных, обеспечивая эффективную оборону, а также контр-выпады. Самая яростная и атакующая называется «леопард». Самая жуткая и подвижная — паук.

Паук призван вселять ужас в противника. Сначала паук сидит на полу, обороняясь, и использует длину ног для блоков. В любой момент, подняв тело над полом, опираясь на руки и ноги, паук приходит в стремительное движение.

Все длилось где-то секунду.

Перевернувшись на спину, дрыгаю ногами как таракан, расчищая пространство вокруг. Отрываю задницу от пола, бегая на четырех ногах, зигзагами, по косой траектории.

Шлюха, задыхаясь, орет: «Mon dieu!».

Сыпятся бутылки. Шум, крики, топот.

Падают стулья. Бьется стекло, разлетаясь шипами по полу.

Надвигается силуэт, уже совсем рядом, заносит мачете. Подбрасываю ногу в воздух. С тяжестью кувалды бью пяткой по его ступне. Хруст ногтей и костяшек. Вопль. Нападавший запрыгал на здоровой ноге, и, наступив на бутылочный осколок, повалился на пол. Грохот, дребезжание, кровь, негр корчится в спазмах.

Намечаю путь к отступлению. Быстрее, к задней двери! На четырех конечностях, пауком, выбегаю наружу. Вскакиваю на ноги и даю деру.

В темноте виляющие ноги сбиваются о камни, коробки и мусор. Наступаю в лужицы грязи. Лабиринт темный и узкий, вдоль стен разносится топот. С разбега влетаю в кого-то, сбиваю с ног. Бегу дальше.

Страх впился в сердце, выковыривая дыхание.

Слева, в стороне, пустое строение, напоминающее коровник. У входа мигает тусклая лампочка. Рядом никого. Влетаю в пустоту дверного проема.

Темно. Под потолком узкие окна, путей к отступлению нет.

Прячусь в закуток. Замираю.

Пытаюсь осознать повреждения — никак. Дышать трудно. Адреналин кочует по телу. На ладонях порезы. Раз смог пробежать километр, кости целы.

Острый запах дерьма. Ощупываю штаны — не мое. Дерьмо, что воняет — повсюду. Все помещение — навозная яма. Очко забито пирамидой фекалий. Обрывки черно-белых газет, исчирканные коричневыми штрихами.

На улице крики и голоса. Нарастают шаги — быстро шаркают, забегают в туалет.