Аделия поднялась из-за стола.

— Не думаю, что это ребенок, — сказала она. — Пожалуй, прилягу сегодня пораньше! Спасибо за ужин. — И поспешила покинуть большой, сумрачный холл, в котором ужинать в одиночестве было совершенно невыносимо.

Словно ее заживо погребли в этом большом, старом доме…

С двумя слугами.

И полным отсутствием минимальных удобств.

— Ничего, я выдержу это, — сказала Аделия стенам, стиснув руки в крепкие кулаки. — Выдержу, чего бы мне это ни стоило. Ни Джону, ни Шерманам не сломить меня…

И девушка, уткнувшись лицом в подушку, позволила пролиться слезам, которые сдерживала целый день кряду. Здесь, в уединении этой комнаты, слабость была дозволена ей как отдушина…

Больше нигде.

И, засыпая, она представляла, как рука Адэра Брукса гладит ее по плечу.

Успокаивает…

Дарит уверенность в новом дне.

Как будто он даже нашептывает на ухо…

… Аделия резко проснулась: почти догоревший камин не разгонял теней по углам. Она озябла, к тому же ей приснился кошмар…

Такой жуткий, что ее до сих пор немного потряхивало.

Что же ей снилось?

Она попыталась припомнить, но выходило не очень… Кажется, там была женщина, возможно, даже она сама, и она куда-то бежала или… бежали за ней… Да, кто-то бежал за ней по лесу. Кто-то желал причинить зло…

Где-то в доме хлопнула дверь. Она услышала голоса за окном…

И поднялась с постели.

Брэди шел по двору размашистым шагом, явно торопился куда-то. С ним — огромный детина футов шести росту, не меньше.

Что происходит?

Аделия поняла, что не сможет уснуть, если не выяснит это: дела Айфорд-мэнор, какими бы они ни были, касались ее напрямую. А потому она надела халат и, накинув поверх него плащ, вышла за дверь…

Дом был достаточно стар, чтобы скрипеть половицами и стенать гуляющим сквозняком в дымоходе, — он так и делал, словно хотел испугать ее и заставить вернуться. Но Аделия была слишком практична, чтобы верить в детские сказки про привидений…

Люди — вот кого следовало бояться.

Она хорошо усвоила эту истину в последние месяцы…

Во дворе было пусто, лишь едва тлел огонек в фонаре у конюшни, а еще блеяли овцы… В тишине ночи Аделия явственно слышала это. И пошла на тревожное это блеянье, догадавшись вдруг о причине: в овечьем загоне ягнилась овца.

Они всегда так кричали, и девушка помнила, как ее гнали прочь: мол, девицам там глядеть не на что. Возвращайся домой…

Теперь ее выгнать некому. Этот дом — ее вотчина.

И Аделия заглянула в овчарню…

Брэди и тот высокий — Дван, догадалась она — склонились над слабо поблеивающей овцой. Она дергалась, как бы желая встать на ноги, но Дван мягко гладил ее по вздутому боку, не давая подняться…

— Нет, девочка, успокойся. Время еще не пришло! — успокаивал он ее мягким голосом, так не вяжущимся с его огромным телосложением. — Потерпи, милая, скоро все разрешится. Не давай ей подняться, — обратился он теперь к Брэди, — и разговаривай с ней, она это любит… Голоса ее успокаивают.

Сам поднялся и вдруг увидел хозяйку… Замер, сведя брови на переносице, и Аделия абсолютно по-детски ждала гневного нагоняя, но он молча направился вглубь овчарни.

И Брэди, тоже ее заметивший, произнес:

— Овцы ягнятся, моя госпожа. Сразу три первокотки, как по сговоренному… Дван волнуется. Позвал меня помогать… — И спросил: — А вам что не спится? Хотели чего? Гленис живо поможет, только растолкайте ее.

Аделия головой замотала.

— Нет, я услышала голоса во дворе и проснулась. Мне ничего не нужно. Могу я… помочь?

— Помочь? — Брэди плечами пожал, глянув на овчара. — Это надо Двана спросить… — сказал нерешительно, словно побаиваясь здоровяка.

И Аделия, решив, что отступать поздно, обратилась к тому.

— Я бы хотела помочь, — сказала она. — Чем могу быть полезна?

Вот сейчас ее и погонят взашей…

Ни к чему было проявлять любопытство и лезть априори в мужское дело.

Хотя, когда это роды стали заведомо мужским делом?

— Можете гладить ее вот так, — глухо произнес здоровяк, показывая, как правильно гладить овцу. Плавным, аккуратным движением целой ладони, словно возлюбленную… — Не забоитесь?

— У отца были овцы, я знаю, как с ними обращаться.

В этот момент замекала овца Брэди, и Дван, молча кивнув, отошел от нее.

Здесь, в полумраке овчарни, среди ночи касаясь мягкой шерсти овечьего бока, Аделия как-то иначе увидела жизнь… Странное чувство снизошло на нее, укутало тихим шелестом чистого сена, дыханием полусотни животных, топчущихся за загородкой, и предчувствием новой жизни, готовой прорваться наружу из недр овечьего чрева.

Было ли это следствием нервов, усталости или… чего-то другого — Аделия не могла бы сказать — только тепло, которого она давно не испытывала, разлилось под кожей огнем. И она, увидав две тонкие ножки, показавшиеся наружу, выдохнула в детском восторге.

— Брэди, ягненочек!

— Сейчас, госпожа.

Их овца как раз окатилась влажным комком, который новоявленная мамаша принялась вылизывать языком. И Дван с Брэди, оставив их наслаждаться первым знакомством, подошли к ней с ее подопечной…

— Придется помочь, — сказал овчар, кивнув своим мыслям. — Мучается… — Он ловко ухватился за две торчащие ножки и слегка за них потянул… Овца задергалась, заблеяла, и Аделия, мягко поглаживавшая ее по боку, увидала, как ягненок выскользнул из нее на солому. Осклизлый, едва шевелящийся бело-черный комок новой жизни… — Будет еще, — сказал Дван, когда овца, поднявшись на ноги, потянулась к своему малышу. — Живот большой…

Когда пришло время появиться второму ягненку, этот первый, пушистый и блеющий, словно котенок, уже кружил вокруг матери, тычась в теплый бок в поисках вымени.

Он был крохотный и забавный, такой, что сердце от умиления замирало…

— Они что детки малые, — улыбался рядом с ней Брэди. — Глядеть на них — одна радость… — И чуть смущенно: — Да вы и сами скоро это поймете, когда возьмете на руки своего малыша. Дети, они, знаете ли, придают жизни смысл, госпожа.

Аделия тут же подумала о флаконе с настойкой, припрятанном в своей комнате.

Завтра…

Нет, уже этим днем ей предстояло скинуть младенца.

И от мысли этой сделалось тошно…

Он ведь не виноват ни в чем перед ней, а мужчина, наградивший ее этим семенем, дорог ей и поныне.

Заря как раз занималась алеющей лентой на горизонте, когда госпожа Айфорд-мэнора, уставшая, но счастливая, возвратилась к себе и уснула, едва успев скинуть плащ, пряно пахнущий сеном и овечьей шерстью.