Он продолжал настаивать на предоставлении ему возможности выезда – теперь уже не в Японию, а какую-нибудь нейтральную страну, откуда можно было добраться до родины, но безрезультатно[80].

Симонов возобновил попытки добиться согласия правительства на учреждение советского консульства. Не хотят утверждать его главой русского, возможно, согласятся утвердить австралийца, который не должен вызвать особых подозрений у местных властей. Свой гражданин, в конце концов. Назначались же при Абазе нештатные консулы!

Выбор был сделан в пользу Консидайна. Его фигура обеспечила бы легитимность представительству, которым де-факто продолжал бы руководить Симонов. Но вариант не прошел. В ответе секретаря премьер-министра от 7 августа говорилось, что «правительство Его Величества не может признать право нынешних российских властей назначать консулов в Британской империи», однако не станет возражать, если это будут «неофициальные агенты». Увы, в этом случае тоже требовалось одобрение британских властей. Для этого, указывалось, российское правительство должно было сначала уведомить Лондон, чтобы оттуда поступило соответствующее указание в Мельбурн[81]. Однако Москве, как уже отмечалось, было не до Австралии. В результате Консидайн как «неофициальный агент» не состоялся.

Легитимизация консульства и репатриация эмигрантов были не единственными вопросами, которыми занимался Симонов. Не меньшую головную боль доставляли ему заметно обострившиеся противоречия в диаспоре. Он выдерживал натиск не только русских, не принявших коммунистического эксперимента, но и «коллег-революционеров». Их возглавили Герман Быков (псевдоним – Алекс Резанов), Николай Лагутин и Константин Клюшин (псевдонимы – Н. Клишин и Орлов). Они вышли из руководства СРР-К и создали «Группу русских рабочих». Ставилась цель: занять лидирующие позиции в диаспоре и заменить Симонова на посту консула. Симонов называл их «групповцами»[82]. Его сторонники именовались «симоновской красной гвардией». «Разница наших позиций… вызвала ожесточенные споры на так называемых „колониальных“ или общегражданских собраниях, часто вплоть до рукопашной»[83].

В чем заключалась суть расхождений до конца не ясно. Групповцы пеняли Симонову за его якобы отступничество от революционных идеалов, за объединение «с мелкобуржуазными элементами»[84]. Но в этом можно было обвинять и других советских дипломатов, которые в силу своих профессиональных обязанностей общались с деятелями буржуазных государств, искали взаимоприемлемые развязки в сложных ситуациях, а не рубили головы шашкой. В отношении Симонова данное обвинение было вдвойне несправедливо. Он выступал в двух амплуа – прагматичного дипломатического представителя и революционного трибуна, организатора рабочего и коммунистического движения. Причем на первых порах главным для него было амплуа революционера. Групповцы намеренно старались этого не замечать, выставляя Симонова продажным ренегатом. Общался с врагами рабочего класса, представителями официальных и деловых кругов, с консерваторами и лейбористами? Значит, не место тебе в наших рядах.

Причины раздора, возможно, носили не только идеологический, но и личностный характер. Симонов к мнению других не всегда прислушивался, многие его недолюбливали. Об этом упоминают австралийские историки, опираясь на документы австралийских архивов[85]. К тому же Быков, Лагутин и Клюшин крайне ревниво отнеслись к возвышению «наследника» товарища Артема. Они в штыки восприняли назначение Симонова. Вот как он описал это: «Рано утром, 30 января 1918-го года вбегает ко мне один товарищ и рассказывает, что групповцы в бешенстве бегают по улицам, суют друг другу каждый свою газету и с руганью говорят, что это хитрая провокация Симонова, чтобы запугать их»[86].

Он добавлял, что «особенно бесновались» эсеры. «Они теперь прикинулись „более достойными„сторонниками советской власти, чем Союз во главе со мной, названный, однако, ими же “Симоновской красной гвардией“»[87]. По некоторым данным, эсером (по крайней мере, одно время) был Герман Быков[88], хотя сам он позиционировал себя «революционером-марксистом».

Быков, по всей видимости, был человеком образованным и после возвращения в Советскую Россию занимался научной деятельностью. В журнале «Борьба классов» опубликовал статью «Английский рабочий класс во второй половине XVIII в. и в первой половине XIX в.»[89]. Симонова считал политически незрелым, невежественным и недостаточно радикальным.

О Лагутине известно лишь то, что он был анархистом. Какого «социалистического уклона» придерживался Клюшин, неизвестно. За революционную деятельность он был сослан в Сибирь, откуда бежал в Австралию. В эмигрантской среде пользовался известностью как человек с неустойчивой психикой.

В письмах Чичерину и Литвинову Быков и Клюшин писали, что «мистер Симонов недостоин представлять Российскую крестьянскую и рабочую республику», и своей деятельностью «больше вредит, чем помогает российскому рабочему движению в целом»[90]. Консулу вменялось в вину использование своего положения для личного обогащения: «собирая и получая пожертвования, он отчетов русской колонии не дает, мотивируя, что дела консула от простых смертных – секрет». За паспорта он якобы требовал от 10 до 300 фунтов стерлингов, поясняя, что средства необходимы для содержания консульства и «агитации среди австралийцев», и уверял, что «без его паспорта Советская Россия к себе никого не пускает». Будто бы окружил себя роскошью, и над его конторой в центре Сиднея установлена доска с золотыми буквами «Russian Representative of Soviet Russia Piter Simonoff»[91].

Как мог он брать деньги за оформление паспортов, когда паспорта выдавать не мог? Австралийское правительство в этом праве ему отказало. Маловероятно, чтобы человек, перебивавшийся случайными заработками, постоянно одалживавший деньги у друзей и сокрушавшийся по поводу утраты аванса в 10 фунтов за билет на «Бирма Мару», декорировал свой офис доской с золотыми буквами.