Брак давно бы последовал примеру Кандара и уполз ночевать в мастерскую, но в зале его накрепко удерживали три вещи: никак не дающаяся рифма к слову “расхерачило”, обжигающе-горячий вурш прямиком из недр местной кладовки… И слова бухого друга, упорно не желающие улетучиваться из головы. Те самые, про доверие.

– …приятно видеть в этот прекрасный… Гхм. В эту чудесную ночь столь благородного…

Брак ведь сам вызвался помочь. Раскон всего лишь спросил, можно ли заставить уснуть скрапперы в большом доме. Сделать это так, чтобы никто до последнего момента не начал ничего подозревать. Не уточняя, когда случится этот самый последний момент. Уже зная теперь, в чем состоял план фальдийца, механик понимал, что тот попросту перестраховался. Дом захватили бы и без помощи калеки, и хотя вовремя взорвавшийся скраппер не дал пролиться лишней крови… Результат все равно был предопределен.

И тем не менее, Брак вызвался помочь. Даже плату заранее не оговорил. Из чистого любопытства, желая своими глазами увидеть то, чему фальдиец учил его последний месяц. А Раскон воспринял его помощь как само собой разумеющееся, не задавая лишних вопросов. Просто кивнул и прогудел: “Делай”. Допустил за стол с Сонатаром, прекрасно зная, что всего пара неосторожных слов – и все покатится к шаргу. Хотя, может быть именно поэтому рыжий не взял с собой более опытного Кандара?

– ...не силен в поздравлениях, да и подарков подходящих случаю у меня нет…

Но плана целиком Брак все равно не знал. Да и вряд ли из присутствующих в доме хоть кто-то был посвящен в него полностью. Держать рот накрепко сведенным и вовремя ударить по голове стоящего рядом стражника – дело нехитрое. От исполнителя не требуется ничего, кроме готовности следовать приказам. Другое дело – сидящий в кресле здоровяк, блаженно щурящийся под густым потоком меда, расточаемым фальдийцем. Он целый месяц торчал в Шаларисе, действуя исключительно на свой страх и риск, всего лишь с горсткой верных людей и наемников… И он сумел взрыхлить, возделать и засадить почву настолько хорошо, что Раскону оставалось лишь подойти и сорвать созревший плод. Это впечатляло.

– На моей родине принято считать, что мальчик становится мужем лишь в тот момент, когда ему вручают первое оружие. Будь то весы, если юноша изберет благородную стезю торговли, или перо, выбери он путь мудрого управляющего. Хорпа в руках музыканта, гогглы механика, компас моряка. Или клинок, если впереди лежит дорога крови, боли и величия. Любой ребенок может пойти в лавку и купить себе инструмент по душе. Но бремя настоящего выбора, того самого первого подарка… Оно всегда лежит на самых близких людях – семье и друзьях. И лишь оно определяет стезю, по которой отправится возмужавший юноша.

Юноша? Услышанное неожиданно царапнуло задумавшегося над страницей Брака, вынуждая его поднять голову и пристальнее взглянуть на Раготара. Благо тот, проникнувшись пафосом и торжественностью речи, соблаговолил подняться из кресла и встать напротив фальдийца, позволяя хорошо себя рассмотреть. Его неизменная белозубая улыбка исчезла с лица, сменившись выражением напряженной сосредоточенности, крепко сжатыми губами и упрямо вскинутым подбородком.

Высокий, на полголовы выше Раскона, новоявленный правитель Шалариса смотрел на поздравителя сверху вниз. Он выглядел практически полной копией запертого в подвале Сонатара – такая же грива волос, густая борода, лохматые усы, кустистые брови. Похожий меховой плащ, одежда, такая же величественная стать, голос и манера разговора. Даже ладони, широкие как лопаты, сейчас сжатые в устрашающего размера кулаки… Когда отец и его новоявленный сын встретились на полпути между храмовой площадью и развороченным поместьем, когда крепко сжимали друг друга в достойных шатуна объятьях, ни у кого не возникло сомнений в том, что они родственники. И Тогвий действительно явил свою волю, остановив бессмысленное кровопролитие.

– Семью ты сегодня уже нашел. И пусть твой отец не может, да и навряд ли когда-либо захочет поздравить тебя, я беру на себя смелость совершить за него то, что позволено у меня на родине немногим.

Брак переводил взгляд с пузатого фальдийца на северянина, и чувствовал, как где-то в груди зарождается и рвется наружу совершенно неуместный здесь смех. Полная копия Сонатара? Еще какая полная.

Волосы у Раготара сияли отчетливой рыжиной. Совсем как у его отца, лишь самую капельку светлее. Добавь чуть солнечного света, хорошенько вымой гриву ядреным островным мылом – и она тускло блеснет темной медью. Фигура мощная, с широкими плечами и гордой осанкой – но приглядись внимательнее и заметишь, как костяные пуговицы жилета с трудом удерживают рвущееся наружу, накрепко стиснутое слоями ткани пузо.

Чем больше Брак глядел на этих двоих, тем веселее ему становилось. Тот самый случай, когда ответ на все вопросы лежит прямо перед тобой, нимало не скрываясь. А ты в своих поисках скрытых от всех смыслов копаешь слишком глубоко. И не замечаешь самого простого и очевидного.

Когда знаешь, куда именно надо смотреть… Брак знал, смотрел и не мог поверить своим глазам. Нос с едва-заметной горбинкой, крупные зубы, короткие, толстые пальцы рук… Сабля на поясе, тщательно укрытый за бородой второй подбородок, слегка оттопыренные, мясистые уши. Даже голос, который хоть и лязгал по-сонатаровски, но приглушенно, будто гудят после удара кувалдой рассерженные стальные опоры в гигатраке.

На фоне пылающего камина стояли отец и сын. Единственный из присутствующих, кому Раскон доверял полностью. Как самому себе.

– Это оружие… Ты не знаешь, и никогда уже не узнаешь человека, которому оно принадлежало, – фальдиец выудил из-под стола длинную деревянную коробку, водрузил ее на стол и откинул крышку. – А я знал его долго. Долго, но, к сожалению, недостаточно. Я готов ежедневно молиться всем богам квадрахи за то, чтобы это… Гхм. Чтобы эта дружба продлилась еще. Секунду, час, день, хоть сколько-нибудь. Но есть вещи, которые не в силах вымолить даже самые умелые жрецы, которые не в силах купить даже самые толстые кошельки.

Раскон вещал медленно, даже торжественно. Чувствовалось, что эти слова он заготовил давно. Извлеченный из коробки клинок старика Шаркендара разбрасывал по стенам блики пламени.

– Он не любил брать в руки эту саблю. На моей памяти, лишь трижды она видела свет, сжимаемая его рукой. И трижды она спасала мне жизнь, когда я ошибался. – фальдиец поднес фигурную гарду к самым глазам и пристально вгляделся в металл, – Выбравший путь клинка отвечает не только за себя, но и за жизни тех, кто последует за ним. За жизни тех, с кем