он не настолько глуп, как может показаться. Как и Стек, он прислушивается к твоим словам, веря, будто в них есть некая тайна. Твоя магия – так ведь ты ее называешь?

– Не могу представить, какие из тайн, которыми я владею, могли бы им всем хоть сколько-нибудь пригодиться.

Услада снова фыркнула:

– Если кто-то и хочет, чтобы ты замолчал навеки, так это, вероятно, господин Муст.

Что ж, в этом она, бесспорно, была права.

– Так ты хочешь освободиться от своих братьев или нет?

– А ты хитер, Блик. Почему бы и нет? Освободи меня, прекрасный герой, и получишь мою благодарность и презрение на веки веков.

– Услада, то, как ты поступишь со своей свободой, – исключительно твое дело, и меня не волнует твое отношение к тому, каким образом она тебе досталась. Меня же самого вполне устроит роль свидетеля, вроде доброго дядюшки…

– Прошлой ночью ты тоже был для меня добрым дядюшкой?

– О нет, этого бы я не сказал, Услада. – Взгляд мой упал на круглое лицо Крошки, казавшееся во сне почти детским. – Ты уверена, что твой братец спит?

– Если бы он не спал, у тебя уже была бы сломана шея.

– Пожалуй, ты права. В любом случае уже поздно, Услада, а завтра нам предстоит долгий путь.

– Да, дядюшка.

Посмотрев, как она идет к своему спальному месту, я направился в противоположную сторону, размышляя о мириадах граней человеческой природы. Над моей головой, подобно вестникам мрачных мыслей, кружили мотыльки, которых я небрежно отгонял прочь. Луна повернулась своим запятнанным ликом к востоку, будто подмигивая сквозь муть. Где-то справа от меня, затерянная в тумане, что-то напевала Пустелла, бродя в ночи, как и подобает неупокоенным.

Есть ли что-то более удручающее, чем семья? В конце концов, мы не выбираем себе родных, и даже вступление в брак обрекает нас на появление целой толпы новых родственников, которые собираются, чтобы засвидетельствовать новое смешение крови, а потом напиваются до беспамятства, разрушая все торжество и надолго оставляя после себя недобрую память. Я лично всегда считал, что подобный жест в отношении бесчисленной родни в столь великий день – не более чем отложенное возмездие, и, естественно, сам много раз участвовал в подобном. Каждая новая жена попросту пополняет эту дикую необузданную стаю. Забава может длиться без конца!

Так или иначе, мне было жаль несчастную Усладу. Может, это и в самом деле тайный порок, но я поклялся, что постараюсь ей помочь, а если это станет моим проявлением слабости – значит так тому и быть.

– Блик! – послышался чей-то шепот, заставив меня остановиться.

– Борз?

Из ночной тьмы возник долговязый поэт. Волосы его торчали дыбом, на впалых щеках виднелись царапины от шипов, язык то и дело облизывал губы, а уши дергались от воображаемых звуков.

– Почему никто его не убил?

– Кого?

– Апто Канавалиана! Который не станет голосовать ни за кого из нас. Худший судья, какого только можно представить! Да он недостоин той земли, по которой ступает! Надо его прикончить!

– Именно это попытался сделать Арпо Снисход, дорогой мой поэт, и, увы, потерпел неудачу – возможно, роковую.

Борз Нервен широко раскрыл глаза:

– Рыцарь Здравия мертв?

– Жизнь его здравейшества висит на волоске.

– Чего он и заслужил! – рявкнул поэт. – Кровожадный вонючка! Слушай! Мы можем просто сбежать – этой же ночью. Что нам помешает? Стек куда-то пропал: кто знает, может, попался Красавчику и его поклонницам. Может, они все перебили друг друга там, в пустыне.

– Ты забываешь, друг мой, про Певунов и, естественно, про Тульгорда Виза. Боюсь, Борз, что нам ничего не остается, кроме как продолжать путь…

– А если Арпо умрет, мы ведь сможем его съесть?

– Запросто.

– И возможно, этого хватит. На всех. Что скажешь?

– Вполне возможно. Иди спать, Борз.

Он провел пальцами по волосам.

– Боги, разве к нам, творцам, относятся справедливо? Вокруг одни стервятники! Ну почему они не понимают, что каждое наше слово рождается в муках? Мы истекаем кровавым пóтом, наша кровь чернеет под ногтями, расшатываются зубы по ночам, а мы блуждаем в собственных сновидениях, шепелявя наши слова. Я пишу и теряю целые рукописи между закатом и рассветом – бывает такое с тобой? Ну скажи, бывает?

– Бывает, друг мой. Мы все прокляты невыразимой гениальностью. Но если подумать, каждый из нас, возможно, не одна личность, но многие, и, пока мы спим в этом мире, другая наша версия пробуждается на рассвете другого мира и касается пером пергамента – недостижимый для нас гений, который делит с нами свой талант, но не знает об этом и, подобно нам с тобой, страдает из-за утраченных плодов собственных сновидений.

Борз недоверчиво уставился на меня:

– Это жестоко сверх всякой меры, Блик. Как тебе только приходит в голову подобная дьявольщина? Тысяча других «я», подвергающихся таким же мукам? Боги милостивые!

– Я определенно воспринимаю это иначе, – ответил я. – Собственно, подобная идея требует от меня еще бо`льших усилий, ибо я пытаюсь соединить все наши голоса воедино: возможно, именно такова суть истинного, неподдельного гения. Мириады моих «я» поют единым хором – как же бы мне хотелось, чтобы меня оглушил мой собственный голос!

– Можешь хотеть на здоровье, – внезапно зловеще усмехнулся Борз. – Ты обречен, Блик. Ты только что заставил меня кое-что понять. Я уже оглушен своим собственным голосом, а это означает, что я уже гений. И твой аргумент это доказывает!

– И слава богам. А теперь спой себе колыбельную, Борз Нервен. Об остальном поговорим завтра.

– Блик, у тебя есть нож?

– Прошу прощения?

– Я намерен заставить Апто голосовать за меня, даже если для этого придется его прикончить.

– Но это будет убийством, друг мой.

– Мы и так уже по уши в крови, придурок! Что изменит один мертвый критик? Кто станет по нему тосковать? Уж точно не ты или я.

– Мертвец не может голосовать, Борз.

– Я сперва заставлю его написать доверенность. А потом мы сможем его съесть.

– Я всерьез сомневаюсь, что этот тип съедобен. Нет, Борз Нервен, оружия ты от меня не получишь.

– Я тебя ненавижу.

Он умчался прочь, будто птица-голит на охоте за змеей.

– Он тронулся умом! – С этими словами передо мной появилась Пурси Лоскуток в плотно запахнутом на ее изящной фигурке плаще.

– Что, сегодня ночью спать никто не собирается? – слегка раздраженно спросил я.

– Наше жестокое несчастливое семейство разлетелось в клочья.

В ответ я лишь что-то неразборчиво проворчал.

– Тебя наконец начали мучить сомнения, Авас Дидион Блик? На мое милосердие можешь даже не рассчитывать, так и знай.

– Бремя сомнений воистину тяжело, госпожа Лоскуток, но