другим из предполагавшихся редакторов, улаживанию недоразумений между беррийскими основателями и Леру, и устроению разных дел редакции. Причем, стараясь завербовать в редакцию то того, то другого из молодых писателей или либералов и чувствуя всю притягательную силу своего имени и личности, она постоянно говорит о своей газете, о том, что она просит, и т. д. Наоборот, – в только что упомянутом письме на имя Дюверне, в напечатанном вслед за тем «Циркуляре об основании Эндрского Просветителя» (разосланном разным благомыслящим людям с целью привлечь как можно более таких лиц к участию или подписке на газету), в «Письме к Ламартину» (напечатанном в декабрьском № «Revue Indépendante», где Жорж Санд, прося Ламартина участвовать в «Просветителе» и, обещая дать ему в свою очередь что-либо для его «Bien de Macon», почти в тех же выражениях, как и в письме к Дюверне, говорит о пользе местной прессы), и наконец, более всего в напечатанном в № 1 «Просветителя» – «Письме к основателям-редакторам»[406] – Жорж Санд скромно говорит: «Ваша газета», «их газета», «газета моих друзей», «я от души согласна помогать Вам» (или «им»), «мое участие в их газете будет лишь такое-то». Словом, она не только не хочет играть роль «мухи», но наоборот, с некоторым излишним смирением старается показать, что она лишь «пятая спица в колеснице», почти-де лишняя, незаметная и самая неважная, что друзья ее не ответственны за ее «грезы» о будущем устройстве общества и за ее личные мнения, но и она не солидарна с их политическими теориями, ибо она-де вне партий, а они полагают, что борьба партии необходима.

Наконец, то же самое утверждает она и в необыкновенно мастерски написанном письме от 24 ноября 1844 г. к эндрскому префекту г. Леруа, по поводу нападок на нее в официальной «Эндрской газете», – письме, являющемся положительно шедевром полной достоинства самозащиты, адвокатской тонкости, элегантного остроумия, язвительной корректности, ума и грации. «Я ничуть даже не влияю на «Эндрский Просветитель», – говорит она на все лады, – «я там только скромный сотрудник». И кончает внезапно ловким оборотом:

«Примите мои объяснения, г. префект, с пониманием умного человека, ибо, когда я позволяю себе так писать вам, то я адресуюсь к г. Леруа, а сотрудник «Просветителя» тут не при чем, как Вы видите, равно как и г. Эндрский префект. Мы говорим об этих лицах, но та, которая имеет честь уверить вас в своих отменных чувствах – это

Жорж Санд»[407]

По-видимому, это кажущееся несколько лицемерным смирение не было ни вызвано необходимостью держаться осторожно по случаю процесса, только что чуть не возбужденного против нее по поводу Фаншеты, ни дипломатией относительно четырех главных редакторов – ее друзей, мужское самолюбие которых Жорж Санд намеренно щадила, но которые, конечно, без ее энергии, материальной и литературной помощи и связей далеко бы не ушли (что в самом непродолжительном времени и оказалось), – ни выражением всегдашнего ее скромного мнения о собственных трудах и силах. Нет, действительно, Жорж Санд, после энергической организационной работы, поставившей газету на ноги, затем отступила на второй план и предоставила поле действия своим друзьям.

Оказывается, что, как почти всегда это случается в предприятиях, ведомых не единовластно, а многими, якобы равноправными лицами, с самого начала пошли препирательства и так называемые «принципиальные несогласия». Те самые друзья, которым так необходимо было сотрудничество Жорж Санд, ее же обвинили в желании что-то «навязать» – когда она для них же старалась уговорить Бори взять на себя редакторство, а им посоветовала принять его; обвинили ее чуть ли не в желании «властвовать», – когда она решилась пожертвовать своим драгоценным временем, взявши на себя труд редактирования; затем нашли, что она поступила «удивительно», – когда она с радостью отказалась от этой обузы. Словом, проявили совершенно непонятную неблагодарность относительно нее, так что она, справедливым образом удивленная и негодующая, написала им то уничтожающее письмо, которое помещено в «Корреспонденции», т. II, стр. 306. Оно адресовано к Плане, и из него видно, что она особенно изумлена была тем, что ее друзья более дорожили выгодностью ее чисто литературного сотрудничества, чем ее нравственным участием и полной с нею солидарностью в идеях.

В «Эндрском Просветителе» Жорж Санд поместила около девяти статей и писем за своей подписью, да несколько небольших вещей ее, напечатанных в других местах, были здесь перепечатаны; наконец, по-видимому, там много ее анонимных писаний.

Так, с сентября 1844 по март 1845 г. мы находим в этой газете следующие ее статьи: «Вступительное письмо к основателям Эндрского Просветителя», «Письмо о рабочих-булочниках», «Письмо крестьянина из Черной Долины», «Письмо к редакторам» (по поводу Петиции об организации труда), «Политика и социализм» (3 статьи), «Ответ на разные возражения» (по поводу предыдущей статьи), отзыв об «Истории десяти лет» Луи Блана, отзыв о книге: «Детская ботаника» Жюля Перо и этнографический этюд: «Скаковое общество в Мезьере».

Все эти статьи, за исключением, конечно, двух последних, чисто политические, или, вернее, социальные, и представляют чрезвычайный интерес уже по одному тому, что доказывают совершенную несостоятельность мнения, будто Жорж Санд в 1848 г. «внезапно» увлеклась разными идеями и «внезапно» принялась писать политические статьи, а после кровавых дней так же «внезапно» с ужасом убежала от своих политических единомышленников. Все дело в том, как мы это уже определенно указали в 4 главе первой части нашего труда, что Жорж Санд всегда была, в сущности, не политиком, а социалистом. На политику, именно на борьбу и победу республиканцев разных оттенков, смотрела лишь как на единственную возможность приблизить торжество своих демократически-христианских идеалов. Когда она увидела, что для политиков чисто партийные интересы важнее реального блага и желаний массы народа, – она отстранилась от тех, что ей казались единомышленниками, но оказались совершенно разномыслящими с ней.

О первой статье мы только что сказали.[408] Это как бы установление формального разграничения между ролями друзей-редакторов и ее самой в деле ведения «Просветителя»: «всяк, мол, за себя отвечает».

Вторая же статья, рисующая поистине ужасающее положение рабочих-булочников в те дни во Франции, ничуть не утратила интереса и в наши дни. Мало того, в самое последнее время обнародованы совершенно подобные же факты и положение вещей у нас в России, только сделано это модным писателем в беллетристической форме, причём изложение тяжелых социальных условий ничуть не выигрывает от присочиненного, для вящего эффекта, грубого и циничного «романтического эпизода». Поэтому мы, не колеблясь, отдаем пальму первенства не прогремевшей вещи Горького, а скромному «Письму булочника-рабочего», написанному с