царевича, – у кучера Деруа сердце было тоже мягче, чем у заведовавшей богоугодным заведением невесты Христовой. Ему долго казалось, что он слышит за собою вопли Фаншеты, и он то гнал, что есть духу, лошадей, спасаясь от криков собственной совести, то останавливал их, боясь, – как он показал впоследствии – «как бы девочка не повредила себе, побежав за экипажем», но вскоре ничего не услышал более. Однако, дней пять-шесть он не мог успокоиться и, возвращаясь той же дорогой, все спрашивал встречных баб, не видели ли они на дороге какую-нибудь девочку. Нет, никто ничего не видал. Фаншета пропала.

Но нашлись «ивиковы журавли», видевшие злое дело. Это были ребятишки из Ла-Шатра, маленькие девочки, которые стояли на порогах домов или вертелись на улице, когда служанка уводила Фаншету; они прощались с ней, а теперь стали болтать и спрашивать: «А где же Фаншета»? Эти детские голоса дошли до Шарля Делаво, мэра Ла-Шатра... И вдруг заговорили не одни дети, а и их отцы, «тетка Кошен», у дома которой выжидала служанка с Фаншетой, и «тетка Тома», и разные другие матушки и тетушки. Делаво ужаснулся и тотчас принялся за розыски, а затем приказал произвести и следствие. Тогда все испугались: испугался кучер Деруа, испугались хозяйки дилижансов, испугались монахини и власти. Но наивный Деруа наивно рассказал, как он исполнил то, что ему приказали хозяйки. Хозяйки дилижансов менее наивно, но тоже передали, что им было приказано «сестрою», хотя и пытались свалить все на свой трепет перед ее «характером». Зато монахини и власти принялись замазывать дело. Они объяснили, что Фаншета уже с начала июля «перестала принадлежать к составу приюта», что ее «отправили-де к Обюссону в расчете на то, что она найдет своих родных» (хотя никто не мог сказать, откуда она родом и есть ли у нее родные); затем пытались уверить, что ее «отдали» в один дом, соседний с Обюссоном; затем, что ее «подобрали» в доме близ этого города, – одно утверждение противоречило другому, – что она «сумела скрыться» из этого дома; и, наконец, что ее «энергично» разыскивали.

Прокурорский надзор между тем бездействовал. С начала июля до половины августа прошло полтора месяца, и лишь по настояниям и личному почину Делаво, наконец, супрефект вмешался, и дело довели до суда. Но суд... никого не нашел виновным, и прокурор «направил дело к прекращению».

А тем временем, благодаря розыскам Делаво, Фаншета нашлась, 18 августа в департаменте Пюи-дю-Дом, в городке Риоме, где была арестована за нищенство в компании с какими-то не то цыганами, не то бродягами-фокусниками.

И вот, спеша затушить все дело, несчастную, неразумную, не умеющую слова сказать девочку по этапу отправили обратно в Ла-Шатр, в обществе бродяг, воров и убийц, и когда она была «водворена» в приют, оказалось, что она обесчещена, больна и беременна. Однако, прокурор продолжал спокойно сидеть, и все власти, вероятно, собирались уже предать забвению этот «неприятный случай», как вдруг раздался голос уже не «ивиковых журавлей», а великой беррийской писательницы. Жорж Санд взяла да и рассказала об этом ужасном, преступном деянии на страницах «Revue Indépendante» 25 октября 1843 г., в форме написанного простонародным языком «Письма Блэза Боннена к Клоду Жермену»,[393] с прибавкой «Сообщения главному редактору Revue Indépendante», в виде заключения, подписанного уже собственным именем Жорж Санд.

Впечатление получилось потрясающее. Виновные, а больше всех лашатрский прокурор, г. Рошу, забили тревогу и поспешили объявить, что это все клевета или, вернее, «роман», написанный привычным пером, склонной к вымыслам романистки. Так прямо г. Рошу и заявил в своем опровержении, которое заставил напечатать в той же «Revue Indépendante» 9 ноября 1843 года.[394]

«А! – сказала Жорж Санд, – так это «роман», «фантастическое произведение»?! Так не угодно ли прочитать романическое произведение полицейского комиссара, называемое протоколом и следствием!

А! Вы говорите, что ничего ужасного монахинями содеяно не было. Но ваши оправдания доказывают, что вы сами отлично сознаете, какое сделано злое дело. Это преступление, подобное тому, которое совершает мать, заведомо подвергая невинного младенца смертельной опасности; за это карают, как за детоубийство. Неужели же это убиение невинного останется безнаказанным и даже не квалифицированным?..

А! Фаншету не хотели «потерять», а отправили «искать родных»; ее «поместили» в каком-то доме близ Обюссона. Нет... ее «подобрали» в этом таинственном доме, но где этот дом? Г. Делаво наводил справки у местного мэра, и никакого такого дома не оказалось.

Фаншета, говорите вы, «сумела скрыться» оттуда. Она сумела? Она, не умеющая отличить вечера от утра, правой руки от левой?!

И ее «энергично искали», – так энергично, что не будь г. Делаво, о ней и к сентябрю ничего не знали бы...

А! Ее «водворили» в приют, и для этого несчастного, беззащитного ребенка по этапу повели из участка в участок, и она подвергалась таким ужасам, что из дурочки сделалась безумной.

А!., и «виновных нет», и та, кто приказала это сделать, носит имя «сестры» и христианки?! И советчик, шепнувший ей, как избавиться от надоевшей идиотки, тоже невинен, и «дело направлено к прекращению», и это все-де лишь «несчастный случай»?!

А! И г. королевский прокурор, не довольствуясь тем, что мы мягко назвали в первой статье его поведение «вялым», принялся защищать тех, чьи проступки вывести на чистую воду, кого обвинить было бы его прямой обязанностью, – и тогда мы бы первые стали жалеть их.

Но нам говорят, что мы сочинили «роман»... А! Так-то?! Ну, тогда мы беремся доказать всякое свое слово, и вот доказываем истину того, что утверждали»...

Такова была в общих чертах вторая статья Жорж Санд, написанная опять в форме письма, но уже к г. Рошу, и напечатанная в № 25 ноября «Revue Indépendante».

После первой же статьи Жорж Санд тотчас решила напечатать ее отдельной брошюрой и, издав, половину экземпляров пустить в продажу в пользу Фаншеты, а половину раздать даром между небогатыми гражданами и рабочими в Ла-Шатре.

«Но, – говорит она в письме к Дюверне от 8 ноября 1843 г.,[395] – «это надо сделать осторожно», дабы ее не обвинили в «литературном тщеславии, политической ненависти и пристрастии к скандалам», видя, что она слишком заботится об особенной гласности в своей местности.

...«Мне это было бы все равно, но, может быть, это в некоторых умах уменьшило бы хорошее впечатление, произведенное чтением о самом факте.

Негодование полезно человекам, а его-то и недостает всего более по нашим временам. Если бы можно было внушить немножко