Не было на нем еще такой ответственности. На границе-то что за девки? Кто подзаработать, кто просто — удовольствия ради. А тут — самая нежная, самая ранимая, самая доверчивая, самая нужная на свете! Обидеть ее — все равно что второй руки лишиться — тогда уж точно никуда не деться от своей никчемности. А тут еще увечье, не позволяющее нормально приласкать свою девочку.

Энда подери эти шутки Создателей!

— Хедин!.. — выдохнула Ана, тоже не слишком уверенно гладя его по спине. — А тебе… можно?.. Эйнард разрешил?

Хедин негромко фыркнул.

— Только у него я и не спрашивал, что мне делать с женой в постели.

Ана тряхнула головой и посмотрела ему в глаза.

— А без бахвальства? — серьезно спросила она. — Я понимаю, тебе по уставу не положено без победы поутру из дома выходить, но, если рана откроется, будет еще хуже.

— Надо перечитать устав, — он скользнул губами ей за ухо. — Вдруг там еще какие примечательные законы есть, а я ни в зуб ногой?

— Хед! — возмутилась Ана его пренебрежением к собственному здоровью, но он уже вдохнул ее запах — будоражащий и опьяняющий, впился губами в нежную шею, обхватил рукой за талию, вжимая Ану в себя, и она сдавленно охнула, почувствовав его желание. Богини, неужели сегодня?.. Неужели наконец-то?..

— Хед…

Ох, от его поцелуев земля уходила из-под ног, а кожа становилась горячей и непривычно чувствительной. Словно стонала, прося новой ласки, и руки сами потянулись к завязкам на платье.

— Только не бойся! — раздался возле уха глухой шепот. — Я не обижу! Все для тебя сделаю!..

Ана забыла о благоразумии. Слишком хотелось…

Хедин!.. Мечта всех девчонок! Ее мечта! Ее любовь! Ее муж! Да разве можно перед ним устоять? Разве можно?..

— Хед!..

Где-то на улице раздался звон колокола, отсчитывающего каждый третий час, но Ана потеряла счет времени. Сегодня оно принадлежало любимому, и значение имело только его дыхание, только его сердце, только его желание.

Их общее желание…

— Подожди!.. Ради Ойры!.. — в голосе Хедина скользнуло отчаяние: ему никак не удавалось справиться одной рукой с застежками на парадной рубахе. Верхнюю переклинило, и Хедин с такой силой дернул полу, что едва не разорвал ворот.

Ана пылко приникла губами к его губам. Сжала на мгновение мужнины пальцы, потом отвела руку в сторону и сама взялась за застежку. Продавила, подцепила, с трудом заставляя пальцы не дрожать, потому что Хедин тут же откликнулся на ее ласку, целуя так, что Ана собственное имя забывала, не то что какие-то…

— Отвлекаешь! — наконец притворно-сердито оттолкнула она его, как будто не сама начала целоваться. Скользнула расплывающимся взглядом по ненавистной застежке, мысленно обещая сжечь эту рубаху, если та испортит колдовство сегодняшней ночи, и наконец нашла причину проблемы. Просто нитка попала в заклепку, и Ана аккуратно вытащила ее, предоставив мужу сделать все остальное.

Хедин избавился от рубахи так, как будто прочитал в Аниных глазах угрозу, и она наконец прижалась к его обнаженной груди, прошлась пальцами по широкой спине, задышала чаще от открывшейся ладоням обжигающей бархатистости.

— Мне сейчас завидуют все девчонки Армелона, — вдохновленно прошептала она. Хедин усмехнулся.

— Мне сам Энда завидует! — отозвался он. — Только это его проблемы. Я тебя никому не отдам!

— Нужна? — подняла на него глаза Ана. И Хедин выдохнул, не скрывая:

— Больше жизни!..

Кажется, после этого все разумные мысли пропали окончательно. Ана прильнула, отдалась, стараясь еще осторожничать, но когда горячая ладонь заскользила по ее телу, гладя, сжимая, лаская, не осталось и этих страхов. Только все разрастающееся напряжение и желание, чтобы Хедин не останавливался. Чтобы показал ей, чтобы научил ее, чтобы дал ей то, в чем она сейчас так нуждалась. До исступления. До неудержимых стонов. До средоточия всего мира в его пальцах, его губах, его движениях. Богини милосердные, Ана и подумать не могла!.. Так горячо, так правильно!.. Так желанно!..

И только самого главного, самого долгожданного, до слез необходимого…

— Хед!..

— Девочка моя!..

Ана замотала головой, ничего не желая знать. Обхватила его за плечи, притянула к себе.

— Мой!..

Хедин понял ее. Обдал неровным дыханием, впился в губы, стиснул бедро, обжег…

Богини!..

Ана сжалась, на мгновение застигнутая стыдливостью, и тут же дернулась от предательской боли. Закусила губу, зажмурилась, не желая выдавать себя, и тут же почувствовала, что и Хедин замер. Мышцы словно обратились в камень, спина налилась свинцом. Ана вогнала ногти в ладони, чтобы только не заплакать. Нет! Почему? Она не так хотела! Только не отталкивать любимого, не оставлять его разочарованным!

Не в первую же ночь и не после всех его мучений!

— Я… сейчас… — только и выдавила она и вдруг ощутила, как ее лицо умыли короткие нежные поцелуи.

— Ана! Девочка моя! Если совсем никак… Только скажи!..

Как же ей нравилось, когда он называл ее своей девочкой! От любого другого это звучало бы унизительно и просто непристойно, а Хедин ласкал этими словами, заботясь, восхищаясь, мягко присваивая и как будто окутывая своей любовью. И Ана понимала, что ничего плохого с ней рядом с ним не случится. Хедин не допустит. Защитит. Укроет. Отдаст всего себя.

— Скажи еще, — попросила она, осторожно касаясь его спины. — Хочу услышать. Хочу знать… Хочу поверить, что только я…

— Только ты! — выдохнул Хедин, не прекращая поцелуев. — Единственная… Гордая… Непокорная… Я каждый взгляд твой помню… Я за твою улыбку в огонь пойду… Девочка моя… Счастье мое!..

— Хедин!.. — Ана так крепко обхватила его за шею, что вынудила потерять равновесие и уронила на себя. Дыхание перехватило у обоих, и в ту же секунду Ана поняла, что не ощущает боли. А тяжесть мужского тела снова будоражит, и костер внутри разгорается с новой силой, и ощущение полного, безграничного соития с любимым убивает последние страхи и требует продолжения.

— Голубоглазый, — завлекающим голосом позвала она. И с восторгом почувствовала, как Хедин откликнулся…

Ана с нескрываемым любопытством поглядывала на откинувшегося на подушку мужа. Хедин не стеснялся наготы — что при наделенной его богами стати было совсем не удивительно, — и чего нельзя было сказать об Ане, впитавшей скромность и благочестивость с молоком матери. И все же она не могла удержаться, чтобы при красноватом свете заходящего солнца не изучать мужа, замирая, и восхищаясь, и с трудом веря, что он теперь принадлежит ей.

«Только ты! Единственная! Счастье мое!»