– Свободной в выборе жизни или смерти? – глухо промолвила Эрвина.

– Да. Я выберу свой путь.

– Встань с колен, королева, – протянула к ней руку гостья. – То, что ты рассказала, мне хорошо известно. Но я слушала тебя, не перебивая. Я пыталась уловить в твоей исповеди фальшь, но ты была правдива: голос твой дрожал, текст не казался заученным. И я верю тебе. Знай же, – и она простерла обе руки над головой Ингеборги, – что я снимаю с тебя проклятие во имя бога. Моего, а не твоего. Теперь ты чиста. А мужу твоему не будет больше чудиться нечистая сила. Но это не значит, что он вернется к тебе. Велика была твоя вина, крепко засела в его голове ненависть к тебе. Отныне сама будешь решать свою судьбу, уповая на любовь к мужу и случай. Другого не дано. Король долго к тебе не придет, и коли ты не станешь сводить счеты с жизнью, то дождешься его. Поможет тебе в этом твоя любовь. Только она одна способна вытащить тебя из темницы и усадить на трон, который тебе предназначен. Жди этого дня, он наступит, но нескоро.

– Когда?… – в отчаянии бросилась к Эрвине узница, хватая ее за плечи и заглядывая в глаза.

– Наберись терпения. Тебе придется долго ждать. Пройдут годы… А теперь прощай.

Уже подойдя к двери и открыв ее, Эрвина оглянулась:

– Помни: твоя любовь спасет тебя.

И ушла, постукивая клюкой о плиты пола.

Закрыв лицо руками, узница ничком бросилась на кровать…

А в Париже кумушки вновь принялись чесать языки.

– Король-то наш, говорят, опять не смог любить свою жену как положено. И что она за создание такое, датчанка эта? Может, у нее кожа в пузырях и холодная, как у лягушки?

– А не волосатая ли она? – басил муженек. – С такой не то что король, я и сам бы не лег в одну постель.

– Поговаривают, она холодна, как глыба льда. Дотронешься – и сам замерзнешь. Какие уж тут любовные утехи! Одно слово – северянка.

– А что как она не девственницей была?

Услышав об этом, датские студенты устроили драку у подножья горы Святой Женевьевы.

Таков народный глас. Так судили горожане в Париже, Амьене, Клермоне, Компьене, Суассоне и других городах.

Филипп ждал. Архиепископ готовился сдержать слово. 5 ноября этого же года он созвал совет в Компьене, куда вошли церковные лица и феодалы. Туда же пригласили и жену короля.

Разгорелись дебаты. Настаивали, что поскольку брак не был совершен в физическом смысле, то он не может считаться законным. Однако требовались более убедительные причины. И архиепископ нашел их, объявив о кровном родстве супругов. Пятнадцать свидетелей, из которых больше половины были из королевского дома Капетингов, клятвенно подтвердили, что Ингеборга приходится троюродной сестрой королю Франции по материнской линии. Были названы имена Анны Ярославны из Русской земли, супруги короля Генриха I, и Софьи Владимировны, дочери новгородского князя и жены датского короля Вальдемара I. Вот между этими двумя королевами и обнаружили родственную связь. Это было лжесвидетельство, но оно давало право Филиппу жениться в третий раз.

Ингеборгу спросили, перед тем как закончить бракоразводный процесс, подтверждает ли она то, что было сказано по поводу ее невинности, проще говоря, девственности. Затравленная, одинокая, она в страхе глядела на всех этих чужих людей, мечтавших, по-видимому, ее погубить. Не понимая, чего от нее хотят, не успевая осмысливать то, что бубнил переводчик, она поклялась, что принадлежала своему супругу и в Амьене, и в монастыре, а потом громко крикнула, что любит его.

Но что слова! Кого может тронуть такой порыв души? Архиепископ остался верен своей клятве и через аббата объяснил Ингеборге, что ее брак считается расторгнутым, ибо имеет место кровосмешение. Услышав об этом, она заплакала.

– Ну, вы довольны? – спросил Гийом Шампанский папского легата, который присутствовал на процессе. – Кажется, все формальности соблюдены?

– О да, вполне, – согласился легат и поставил свою подпись на документе. – Я доложу его святейшеству…

Он не договорил, осекшись. Ингеборга вдруг поднялась с места и громко крикнула на латыни:

– Mala Francia!.. Roma!.. Roma!..[64]

Легат изменился в лице. Напиши датчанка в Рим, папа потребует более детального расследования. Не избежать неприятностей. Архиепископ тяжело вздохнул, понимая, что Ингеборга не отступится и впереди немалые трудности.

А она, тяжело опустившись на место, сказала аббату:

– Я никуда не уеду из Франции. Я останусь там, где мой муж.

Аббат поспешил довести это до короля. Филипп ответил – упрямо, зло, стукнув кулаком по спинке стула:

– Не уедет? Так пусть остается лишь в памяти, на чужой земле!

Подошел легат. Они коротко посовещались. И в тот же день несчастную Ингеборгу отвезли в далекое аббатство близ Бувина, что на границе Фландрии с Германией. Ее имя предали забвению. Она перестала существовать для всех, даже для монахинь далекого германского монастыря.

Место ее ссылки держали в тайне.

Но оставим этот сюжет, годный для любовных драм или мелодрам, это у кого какой вкус. Мы вернемся еще к супруге Филиппа Августа, правда, совсем ненадолго: нет уже для нее ни времени, ни места, как и для детальных описаний, диалогов и рассказов о том или ином событии. Теперь придется лететь к финалу в ритме скорого поезда. Так что забудем пока что об Ингеборге так же, как это сделал король. Ему было не до нее. Тревожные вести пришли в Париж: Ричард освободился из плена. А уж как Филипп и принц Джон умоляли императора не отпускать узника на свободу! Но что-то оказалось сильнее: то ли поддержка императорского двора, то ли сумма, которую удалось-таки собрать. Алиенора приняла в этом самое деятельное участие: именно благодаря ее усилиям донельзя обчистили английский народ и духовенство, погрузили золото и серебро на повозки и доставили их ко двору императора.

Бедный английский народ! Он не любил Ричарда. Мало того, питал ненависть. Он видел государя всего несколько раз, и всегда его появление сопровождалось усиленными налогами и пошлинами. Так было и нынче. В феврале 1194 года он выбрался из темницы, в марте был уже в Англии, а в апреле вновь начал обирать ограбленный уже до нитки народ, чтобы начать войну на континенте.

Филипп написал Джону: «Будь настороже, дьявол вырвался на свободу». Принца затрясло. Боявшийся старшего брата, как Саул Давида[65], он живо представил себе, какая расплата за содеянное ждет его, и поспешил заключить с ним мир. Но еще до того наместник короля архиепископ Кентерберийский объявил его виновным в нарушении вассальной клятвы, пошел на него войной и отнял все замки. Перемирие братьев произошло в мае, в Нормандии, где высадился Ричард с войском; роль миротворца играла опять же их мать, стареющая, но не ослабевающая умом Алиенора.