Ох и паскуда! А бабы-то фабричные смолчали! И ведь сколько им по телефону звонила, ни словечка! – грозила мать кулаком соседке и тем, кто на неё не донёс. – В бога-то, сучки, не веруют, такой грех покрывали!

– Ты эту квартиру, конечно, получила за святость, – съязвила Валя.

– Не твоего ума дело, за что получила! – огрызнулась мать. – Говори, кого видела?

– Всех видела. Нотариуса, твоего ухажёра, видела, сделку оформлял. Что ж ты за него замуж-то не пошла?

– За Борьку? – искренне удивилась мать. – Так он рябой и кривоногий! Кого б я от него родила?

– Эстетка! – расхохоталась Вика.

– От здорового рожать надо. От высокого, красивого, сильного, чтоб работник был, – выдохнула мать как заклинанье.

– Ты меня от высокого, красивого родила, – подхватила Валя. – И что?

– Как что? Как что? – возмутилась мать. – Вся страна теперь любуется!

– Любил тебя нотариус. И до сих пор любит.

– Да что Борька? – вскинула мать голову. – За мной скоко парней увивалось! Я в девках броская была! Не хуже тебя!

– Лучше, ма, лучше! А ты хоть кого-нибудь любила? Хоть какого-нибудь мужика хотела? – в упор спросила Валя.

– Что ж ты при девчонке такое спрашиваешь? – покраснела мать.

– Бабуль, отвечай по уставу, – весело стукнула кулаком по столу Вика.

– Любовь, доча, в кино бывает, а мужиков-сволочей любить не за что. Что отец мать мучил, что Володька меня. А любила я полы намыть, сесть в уголку и вышивать. Никогда не понимала¸ как бабы за мужиками бегают, чтоб ноги раздвигать? Да врут, что приятно!

– И никто в твоём роду никогда никого не любил? – удивилась Валя.

– Мать-то за отца по любви пошла, а как он опоры церковные уволок, любовь-то вся и кончилась. У ней жаба открылась грудная, еле дышит, сердце кое-как стучит, а он нажрётся и бить. Брата моего старшего, Витюшу, споил, сестрёнка утопла, ну, думаю, я следующая… В город сбежала, – вздохнула мать.

– Ну, это я сто раз слышала, а потом? – настойчиво спросила Валя.

– На фабрику пошла, адрес общежития только подружке написала, она и телеграмму отбила, как мать померла. А я уж мастером стала, ткань с завода носила. Приезжаю – отец от самогону никудышный, за могилами ходить некому. С соседкой договорилась, ткани дала. Отец через пару лет по пьяни на вилы напоролся, к матери его подхоронила, а ехать туда – ноги не идут.

– Отец твой верующий был? – спросила Валя.

– Да как все. Как чего надо, сразу к Богу подлизываться.

– Кладбище старое распахали, особняки настроили. Нет бабушкиной могилы! – вздохнула Валя.

– Знаю, говорить тебе не хотела… Ещё говорить не хотела, что бабка Поля за год до смерти могилу там выкопала да вещи деда в ящике похоронила. Крест поставила и дощечку заказала «Алексей Алексеев», хоть он в лагерной тюрьме помер. Начальство на это глаза закрыло, не по закону пустой гроб хоронить. Но все ж они к ней лечиться ходили.

Валя вспомнила оговорку нотариуса «где твои дед с бабкой» и, чтоб не заплакать, поменяла тему:

– У Ленки дяди Колиной девчонка больна. Врача буду искать.

– Ищи, доча! Мы у них в долгу неоплатном. Коля-то отца помнишь как стреножил? С того часа мы с тобой и жить начали! А камень на могиле у отца хороший?

– Хороший. – Вале не хотелось, чтоб мать завязла в разборках по поводу могилы с бывшей соседкой.

– Соседке на гранит денег слала. Там точно гранит? А то ведь она вороватая.

– Точно гранит, хотя и темно было, – ответила Валя, вспоминая грязно-серую пирамиду известняка с похабно раскрашенной фотографией отца.

– Викусь, фотокарточку пирамиды напечатаешь? – напомнила мать. – На стенку повешу.

– Какой ещё пирамиды? – не поняла Вика.

– Камни на могилах у нас так звали.

– Почему «пирамидами»?

– Обычай такой, кто на щебёнке работал или замужем за щебёночными, тому на могилу пирамиду из камня. Коли на хорошем счету – гранитную, коли так себе работал – известняковую.

Валя подумала, что вот по материной линии всё было нормально, пока дед не уволок на сарай опоры церкви. И со стороны отца была любовь, пока красивого усатого деда с выгоревшей фотографии не арестовали, а избитая напуганная бабушка Поля не родила еле живого мальчика.

А потом, сколько ни делала ему отворотов от водки, не помогало. И винила во всём невестку, к которой присох хуже, чем к водке. Зная, что свекровь её не любит, мать не жаловалась бабушке Поле на побои и Вале запрещала.

Но если в трагедии этой семейной ветки виноват Сталин, то ветку материных родителей обломала жадность самого деда. Мать тоже была жадноватой, видно, в него. Это сейчас стала щедрее, видя, как плохо живут вокруг.

Получалось, что Валя начала жизнь по материному сценарию: та прикрывала браком стыд, а она – московскую прописку. С Лебедевым включился сценарий материных родителей, сперва любил, потом запил и ударил.

А Горяев пришёл подарком из прошлого воплощения в Рускеале, когда привезли лечить старого, красивого, богатого, и он звал её жить второй женой. Но там было нельзя, ведь мужчина забирает у колдуньи силу, а здесь разделяли другие многоярусные преграды.

– Спасибо, что сказала, когда я с кладбища звонила, – улучила она момент, зайдя в материну комнату.

– Дура я, доча, язык без костей, – покачала головой мать.

– Мне это важно, иначе ж не понятно, почему всё так было…

– Да как так? Не хуже, чем у людей, доча! Квартира в Москве, зажиточными стали. Ты вон в телевизоре, Викуська и то пригодная! – снова села мать на своего конька.

Валя хотела было встряхнуть её, заставить проговорить вслух правду о своей жизни, но для матери эта правда была даже не болезненна, а смертельна.

Когда легли спать, Вика спросила из своего угла:

– Чё это за байда у вас с пирамидами?

– Что-то вроде профессиональной гордости, – неохотно ответила Валя, и перед глазами снова встала известняковая глыба на могиле отца.

Получалось, что мать задним числом сочинила себе новую биографию, в которой оказалась вдовой мастера щебёночного завода, в красках пересказывала её новым товаркам и даже хотела подтвердить эту новую биографию фотокарточкой гранитной пирамиды, какие завод ставил на могилы ударников коммунистического труда.

Её не смущало ни то, что мужа выгнали со щебёночного завода за пьянку, когда Валя была крошкой, ни то, что продавщицы ближайших киосков и торговки Черёмушкинского рынка плохо разбирались в табеле о могильных рангах отработавших на щебёнке.

Однако небесный диспетчер руками вороватой соседки поставил всё на свои места. И Валя была благодарна за это, потому что гранитная пирамида на могиле отца выглядела бы полным бесстыдством.

– Ты, Вик, в нашей семье младшая, так что запомни: я не