В своем романе он выразился несколько более романтично: «Как любовь влечет нас к любимой груди, так и магнит стремится к противоположному полюсу».

Там, в силе притяжения, он нашел тайну зарождения жизни. По мнению Альфреда, способность вступать в химические соединения означает, что атомы снабжены самостоятельными «наклонностями к творению», благодаря которым сотворение продолжается. Должно быть, он удивился сам себе, когда философ в нем не смог подобрать для этой силы лучшего слова, чем «благодать». Или, как написал он сам: «Если мы предположим, что количество мельчайших клеток жизни, которые мы называем атомами, бесконечно и что все они взаимодействуют, создавая живое целое, не имеющее ни начала ни конца, нашему взору открывается бóльшая благодать, чем может объять человеческая мысль, и по сравнению с этим все мелкие догматические божества покажутся нам отходами мышления»24.

Человек, считавший, что не наделен «магнетизмом сердца», развивал и превозносил именно ее, силу притяжения между людьми и между стихиями природы, до уровня изначальной жизненной силы. Человек, презирающий все придуманные людьми божества, создал именно их. Но философия мира, которую, возможно, имела в виду Берта фон Зутнер, когда писала Альфреду Нобелю, если и находилась у него в списке приоритетов, то где-то далеко внизу.

* * *

Библиотека Альфреда на авеню Малакофф росла с каждым годом. Он купил французские и немецкие справочники по химии, две дюжины международных изданий по электричеству и перевод Библии Ханса Магнуса Мелина, отпечатанный готическим шрифтом с иллюстрациями Гюстава Доре. Обзавелся он и книгой о мозге, а также о недавно открытых микроорганизмах, и еще одной – об использовании массажа в лечении мигрени. Но в первую очередь он покупал романы и стихотворные сборники. Более половины места на его книжных полках занимала художественная литература. Похоже, в это время его более всего интересовали французские и скандинавские писатели. Новых британцев, которые могли бы сравниться с его обожаемыми кумирами – Байроном, Шелли и Шекспиром, – он, видимо, не обнаружил.

Интерес к французским реалистам Альфред Нобель стал проявлять довольно поздно. Классические произведения Бальзака и Стендаля он купил в новых изданиях, через несколько десятилетий после того, когда они были написаны. Только что с карандашом в руке он прочел «Мадам Бовари» Гюстава Флобера, роман об измене, из-за которого автора в 1857 году привлекли к суду за «непристойность» (он был оправдан). Звонкие формулировки о силе притяжения Альфред даже подчеркнул – как в той сцене, где Флобер заставляет Эмму Бовари разрываться между раскаянием из-за измены и желанием новых встреч: «Унизительность ощущения собственной слабости превращалась в горечь, смягчавшуюся желанием. Все это напоминало не любовь, а беспрерывное соблазнение». Краткой чертой он пометил то место, где жена бургомистра заявляет, что «Мадам Бовари компрометирует себя»25.

На книжной полке Нобеля стояло также третье издание знаменитой драмы Генрика Ибсена «Кукольный дом», о Норе Хельмер, которая оставила своего мужа. Под той же обложкой были собраны и другие известные пьесы норвежского драматурга. А вот великий шведский натуралист Август Стриндберг, похоже, мало привлекал Альфреда Нобеля. Среди всех скандальных произведений Стриндберга он пока обзавелся только одним – «Жители острова Хемсё» (1887). Не заинтересовал его даже весьма успешно продававшийся дебют – «Красная комната» (1879). Среди шведских писателей он по-прежнему предпочитал «последнего романтика» Виктора Рюдберга и еще, возможно, поэта Карла Сноильски. В 1888 году он приобрел стихотворные сборники обоих авторов в шведском книжном магазине Librairie Nilsson на улице Риволи.

Между тем в Париже в эти годы громко заявила о себе русская литература. В 1886 году журнал Vogue назвал русский роман литературным событием года, а в 1888-м переводы с русского на французский, в первую очередь Толстого и Достоевского, побили все рекорды. Вскоре Толстой предстанет на мировой литературной арене как самый известный писатель современности. Альфред Нобель его уже знал. Несколькими годами ранее он через своего петербургского племянника Эмануэля обзавелся полным собранием сочинений Толстого, куда входили знаменитые романы «Война и мир» (1869) и «Анна Каренина» (1876). Но он никогда не говорил, что думает о романах26.

* * *

Декабрь всегда означал бесконечный список расходов в кассовой книге Альфреда Нобеля, и 1888 год не стал исключением. Среди перчаток, шляпок и бриллиантов «Тролля» начинают фигурировать родственники, парижские знакомые и жены коллег: «Г-жа Торне, рожд. подарок (японское панно)», г-жа Ру («ручка и карандаш в элегантном футляре»), «Дети Бари» (кукла), «сын Брюлля» (История Франции). В том году он послал не менее семи больших букетов с соответствующими рождественскими поздравлениями, в том числе Жюльетте Адам27.

Мама Андриетта в Стокгольме, как обычно, получила дополнительные средства для празднования Рождества, а сверх того – деньги на подарки друзьям и прислуге. Альфреда мучила совесть. Он знал, как мать любит его и как важны для нее его визиты. Однако посетить Швецию он успел только в сентябре и довольно кратко, когда Андриетте исполнилось 85. Из-за шведских морозов он не смог приехать на Рождество. Ощущать, как «кровь леденеет в жилах», было для него мучением, которого он старался избегать.

Свое отсутствие Альфред пытался компенсировать другими способами. Несколькими годами ранее он заказал портрет у молодого талантливого шведского художника. Андерс Цорн, как звали подающего надежды юношу, сумел в красивом изображении гуашью передать добрый и полный выразительности взгляд Андриетты. Теперь это произведение украшало одну из стен в ее квартире на Хамнгатан в Стокгольме.

Андриетта была особенно счастлива в тот год, когда Альфред послал ей в подарок дорогой фарфоровый цветочный горшок с монограммой, к которому Лидбек подарил цветы. На Рождество 1888 года сын подарил матери браслет с двумя собственными миниатюрными портретами.

«Самая трогательная мысль, какую только можно себе представить, достойная моего дорогого Альфреда, – радовалась Андриетта в ответном письме. – Молодость и зрелость одинаково прекрасны, никаких примет старости не вижу ни в портрете, ни в оригинале, и разглядывать эти любимые черты станет моим каждодневным удовольствием, согреет мое стареющее сердце, напоминая мне о счастье иметь тебя, мой младшенький и бесценный сыночек, которые принес своей матери так много добра и счастья в жизни. Спасибо, спасибо тебе, мой любимый, за всю эту радость. Такой сын – гордость матери»28.

Аларик Лидбек всегда заходил к Андриетте перед Рождеством. За день до сочельника он смог послать Альфреду утешительное сообщение. «Твоя матушка в таком добром здравии, в каком только можно пребывать в ее возрасте, и душевные силы ее почти не убывают»29.

Впрочем, Альфред волновался куда больше по поводу собственной возможной скорой кончины, чем маминой. После смерти брата его преследовал страх. «Временами я чувствую в себе большую слабость, предвестник того, что я приближаюсь к закату жизни. Посему береги то недолгое время, оставшееся до того, как я отправлюсь в самое краткое, но и самое долгое путешествие», – писал он Софи Хесс в январе 1889-го30.