Потом они лежали, обнявшись, целовали друг друга, смеялись, пытались поправить простыни, лазали под кроватью в поисках затерявшихся подушек. Марика говорила, что надо хотя бы ради приличия взглянуть на приготовленный ужин, а, может, даже и перекусить. Константин просил ее решить, кем же он для нее является — чудовищем, мучителем или любимым, шутил насчет ее лингвистических познаний и демонстрировал расцарапанные плечи. Марика продемонстрировала прокушенную губу и пригласила гостя на кухню — отдать должное ужину.

… За эти семь лет в ее бывшем муже ничего не изменилось. Он остался таким же нежным, так же тонко чувствовал ее, как раньше. Правда, Марике показалось, что в нем появилось что-то более глубокое, мудрое, спокойное, которым он хотел поделиться с ней. Когда-то они могли проводить наедине долгие часы, будто специально растягивая время, и медленно наслаждаться друг другом. Так было и на этот раз, только теперь Марика гораздо острее чувствовала каждое мгновение и жадно впитывала происходящее.

— Я мог бы умереть ради того, чтобы насытиться тобой, — шепнул он ей, и она вспыхнула — Константин был единственным мужчиной, откровенность которого, пусть и совершенно естественная, как и все, сказанное им, каждый раз заставляла ее краснеть.

— Только после того, как умру я, — ответила она и подумала о том, что сейчас действительно могла бы умереть, но не до того, как она снова прикоснется к этому забытому чувству опустошенности.

… Уже пару минут Марика осторожно расчесывала волосы пятерней, но подавать голоса не торопилась. Она полулежала, облокотившись на подушку, и разглядывала лежавшего на расстоянии вытянутой руки от нее Константина. Он тоже молчал, вероятно, ожидая, что она заговорит первой.

— Наверное, мне следует предложить тебе выпить, — наконец, сдалась Марика. — Хочешь?

— Прямо сейчас? — спросил он рассеянно. — Не хочу.

— А чего же ты хочешь? — улыбнулась она.

— Я хочу, чтобы ты вернулась туда, где была несколько минут назад. — И Константин положил ладонь на покрывало рядом с собой. — А я вернусь в ту реальность, где я был несколько минут назад. Самым лучшим вариантом было бы не возвращаться оттуда вообще, но утром мне, увы, придется это сделать.

— Так уж и быть, — согласилась Марика и легла, обняв подушку. — Но потом мы выпьем.

Константин погладил ее по волосам, коснулся лба и медленно провел пальцами ниже, до губ и шеи.

— Я расскажу тебе, какой сон снится мне почти каждую ночь, — сказал он. — Я просыпаюсь, а ты спишь рядом со мной. Так, как и было раньше. На часах начало шестого, я выключаю будильник, надеясь, что он тебя не разбудил. Одеваюсь, спускаюсь вниз, пью кофе. А перед тем, как уйти, я снова поднимаюсь в спальню. Целую тебя и шепотом желаю хорошего дня. И в тот момент, когда я поднимаюсь, я испытываю непередаваемо сильное чувство страха. Мне кажется, что тебя в спальне не будет. А потом я просыпаюсь. И это такое же утро, на часах начало шестого. Только тебя рядом нет. — Он помолчал. — Я, наверное, тебе ни разу не снился. Да?

Марика подвинулась чуть ближе к нему, и он обнял ее за плечи.

— Снился, — ответила она. — Хочешь, расскажу?

— Конечно, — согласился Константин.

— Помнишь, мы во время свадебного путешествия жили в замке в Баварии? Мне снилось, что мы ужинаем. Мы сидим на открытой веранде, вокруг ни души. Уже давно стемнело, стало прохладно. Ты снимаешь пиджак и предлагаешь мне его, но я отказываюсь. Через пару минут ты говоришь, что я могу простыть, и это испортит мне всю поездку. Но я говорю, что мне не холодно. А потом мне действительно становится холодно, и я говорю тебе: «Ладно. Так уж и быть. Если джентльмен решил замерзнуть, то я приму его пиджак». А ты улыбаешься и говоришь: «Вот. Так-то лучше. Теперь нам обоим будет теплее».

Марика поднялась и, подойдя к окну, приоткрыла шторы.

— Подумать только, — снова заговорил Константин, — мы целых три месяца разъезжали по Европе. А сейчас я и представить себе не могу, что можно провести три месяца вот так — гулять и ничего не делать.

— Как это — ничего не делать? У нас было много дел! Мы изучали достопримечательности, ходили по магазинам, покупали одежду и книги, исследовали рестораны, театры, музеи и картинные галереи. А в оставшееся время мы занимались любовью. У нас было много оставшегося времени, так что мы были постоянно заняты, — добавила она после паузы.

Марика села в кресло у окна. Она наклонилась вперед, и свет луны упал ей на лицо.

— Я хочу задать тебе вопрос. Личный. Можно? — спросила она.

— Ты можешь задать мне хоть тысячу самых личных вопросов.

— После меня у тебя были женщины? То есть, такие… ты понимаешь. Не только ради секса.

— Неужели ты считаешь, что я способен встречаться с женщиной только ради секса?

Она замотала головой.

— Конечно же, нет! Я плохо объяснила.

— Я понял, о чем ты. Были. Но это были не те женщины. Кроме одной, пожалуй.

Марика выслушала рассказ о Лие, ни разу не перебив Константина и не произнеся ни единого звука.

— Я не верю в случайности, — сказала она задумчиво. — Все, что происходит, должно было произойти.

Константин кивнул.

— Как поживает твой… мужчина? Асаф, ты так его назвала? Если ты заговорила о детях, то, значит, у вас все хорошо. Повторюсь, я очень рад за тебя.

Выслушав эти слова, Марика слегка сгорбилась и вздохнула, после чего поднялась.

— Наверное, я соглашусь выпить. Виски тебя устроит? Мне не хочется идти на кухню за выпивкой.

— Да, конечно. — Он улыбнулся. — Ты держишь виски в спальне? Пьешь по ночам? Или по утрам?

— Твой юмор, как всегда, тонок и неуместен.

Константин смотрел на то, как она наполняет невысокие стаканы и, взяв один из них, делает пару больших глотков.

— Да, действительно, шутка была неуместной, — сказал он, изучая ее. — Ты пьешь как алкоголик. И совсем не как женщина, которая собирается завести детей.

Марика сделала еще один глоток и, снова устроившись в кресле, взяла с подоконника пачку сигарет.

— Ты, помимо всего прочего, еще и куришь, — снова заговорил он. — Мне кажется, я чего-то не понимаю.

— Кто же, как не ты, говорил мне, что плохие привычки делают жизнь приятнее, когда я уговаривала тебя оставить алкоголь и сигареты? Я решила, что в моей жизни не хватает приятных вещей.

— Понимаю, но не ты ли говорила мне о своих далеко идущих планах?

Она закурила, глубоко затянулась, выпустила дым через ноздри.

— Хорошо, я расскажу тебе о своих далеко идущих планах, — сказала она. — Начнем с того, что я уже давно не общаюсь с Асафом. Лет пять, если не больше. Мы жили вместе около года. Хотя нет — месяцев семь-восемь. После этого я выгнала это ничтожество, потому что оно только и делало, что тратило мои деньги. Их у меня достаточно, но это еще не значит, что я позволю кому-то садиться мне на шею. Он плакал, просил у меня прощения, покупал цветы, ползал передо мной на коленях. Но к тому времени он мне настолько опостылел, что мне было абсолютно все равно. Расставшись с ним, я с головой ушла в работу. Начинала новые проекты, заканчивала их и начинала новые. За пару лет я достигла таких успехов, о которых в свое время даже не смела и думать. Я вкладывала в недвижимость, заключала сделки, подсчитывала прибыль. Я начала писать докторат, преподаю основы финансового анализа. Мне хотелось занять себя до конца, сделать так, чтобы в моих сутках не было ни одной свободной минуты, чтобы у меня не было времени дышать и думать о том, что все, что у меня есть — это цифры, акции, деньги и биржа. Я говорила себе, что сделала выбор в пользу карьеры. Не всем стоять у плиты и нянчить детей. Я убеждала себя в том, что я — успешная деловая женщина, которая сделала карьеру в мужском мире денег, и теперь иду, на шаг, а то и на два опережая самых умных и расчетливых финансистов. Но когда я ложилась спать в два ночи для того, чтобы встать через три-четыре часа и снова куда-то помчаться, я смотрела на телефон и думала о том, что хочу позвонить тебе.