– Ублюдки по-прежнему пускают в ход эти мечи? – спросил второй караульный. Этот был из алтаев.

– Я не видел. Но местность плохая.

– Тогда неси его в лагерь. Знамя с лебедем. Не повезло ему.

– Это мне не повезло, – ответил Кан Цзюньвэнь и пронес своего командира и воспоминание о своем отце во вражеский лагерь, испуганный и дерзкий, полный горя и гордости.

Его жизнь началась, когда он в первый раз это сделал, так думал Дайянь. Он обошел юрту пленника сзади, держась подальше от костра, и убил последнего караульного стрелой в горло (надо стрелять в горло, чтобы человек не издал предсмертного крика).

Он думал о дороге к деревне семьи Гуань. Ему было пятнадцать лет. Он вспомнил в зимнюю ночь в лагере варваров, что он тогда чувствовал, шагая в лес, оставив все позади. Казалось, что он находится вне собственного тела и смотрит на себя, идущего туда.

Опасно так отвлекаться, жить одновременно в этот момент и в прошлом. Зима в Ханьцзине и весна в Сэчэне. «Мозг, – думал он, бесшумно возвращаясь туда, где его ждал Цзюньвэнь, – иногда работает странно». Запах или образ может вернуть тебя на много лет назад.

По заснеженной земле дорогу им стремительно перебежала лиса.

Он был уверен, что это лиса, даже в темноте, при свете одного сторожевого костра, горящего перед юртой. Сердце его стремительно забилось. Он ничего не мог с этим поделать. Лиса не прервала свой бег, она только… позволила себя увидеть. Он почувствовал, что вытатуированные на спине слова жгут его, как огонь.

Он заставил себя не обращать внимания. Ни на что. На прошлое. На послание, если это было послание. Мир духов всегда рядом. Иногда ты его видишь, осознаешь его присутствие, но он всегда тут.

Он тронул спутника за руку. Цзюньвэнь не подскочил и не вздрогнул. Только обернулся, готовый ко всему. Хороший воин, Дайянь и раньше это знал. Он ему сказал об этом. Этот человек действительно ненавидел степных всадников. Дайянь не знал, почему, и не спрашивал, но это не имело значения. Вероятно, что-то связанное с семьей. Ненависть бывает полезной. Она может стать стимулом.

Дайянь свернул в сторону, Цзюньвэнь за ним. Снег все еще шел, ложился тонким слоем на землю. Вокруг них раздавались какие-то звуки, но их было немного и не слишком близко. Немного всадников осталось в лагере. Караульные по периметру, возле этой юрты в глубине лагеря должны быть другие – там хранят собранные сокровища.

Кто бы захотел, чтобы его здесь оставили? Сегодняшняя ночь была жестокой, кровавой кульминацией. Они пробыли здесь долго, привязанные к одному месту.

В городе будет много жестокости. Люди будут умирать некрасивой смертью, будут происходить и другие вещи. «Ненависть может стать сильным стимулом», – опять подумал Дайянь. И все же необходимо действовать очень точно. У него есть причина здесь находиться. Катаю нужно жить дальше после этой ночи.

Позади юрты было очень темно. Мертвый человек лежал на снегу. Наученный годами жизни на болотах, Дайянь выдернул стрелу из горла всадника. Никогда не оставляй стрелы, если этого можно избежать. Он увидел, как Цзюньвэнь оттащил тело от костра перед юртой подальше в темноту. Хорошая мысль. Он выдернул стрелу из этого трупа тоже. И подошел к юрте.

Вполне возможно, что в юрте находится еще один охранник. Дайянь вытащил меч и сильным ударом распорол плотную ткань, держа меч двумя руками. После чего протиснулся внутрь через прореху, готовый убить снова.

Одна низкая жаровня, очень мало света. Достаточно после темноты снаружи. Здесь только один человек. Он быстро встал с лежанки на земле. Его лицо было изумленным, но – что хорошо – не испуганным. В юрте не горел костер, было холодно. Две маленьких миски рядом в тусклом свете жаровни, грубая лежанка, ведро для ночных отходов. Больше ничего. Это было неправильно, это было совершенно неправильно.

Дайянь упал на колени. Он тяжело дышал. Избыток эмоций. Он опустил голову. Цзюньвэнь вошел внутрь через прореху с мечом в руке. Солдат на мгновение застыл – он не знал, что им здесь предстоит сделать, – потом и он тоже опустился на колени, выпустил из руки меч и прижал лоб и ладони к земле.

– Господин принц, – произнес Жэнь Дайянь. – Мы пришли за вами. Простите меня, но мы должны уйти быстро, и это будет трудно.

– Мне нечего прощать, – ответил катайский принц Чжицзэн, единственный сын отца-императора – единственный прямой наследник Трона Дракона – не попавший в ловушку в Ханьцзине.

Его волосы были уже распущены, он собирался ложиться спать. Он вытерпел, когда они помогли ему снять тунику, чтобы сделать похожим на них, на степного всадника в ночи. Поколебавшись, он сам натянул сапоги. Но мгновение Дайяню захотелось ему помочь, но он сдержался. Он дал принцу кинжал. У него был всего один меч.

Потом он достал свиток, который принес сюда, и положил его на лежанку, где его должны потом найти.

– Что это? – спросил принц.

– Я хочу, чтобы они это прочли, – вот и все, что он ответил.

Он посмотрел в глубину юрты. Цзюньвэнь вышел этим путем, теперь он появился снова, неся тело одного из охранников. Он бросил его внутри, опять вышел. Сделал то же самой с тремя другими трупами, двигаясь быстро и бесшумно. Еще одна удачная мысль. Чем дольше не будут знать об их смерти…

Когда Цзюньвэнь закончил, он выпрямился в ожидании. Принц подошел и пнул ближайшего к нему стражника по голове ногой в сапоге. «Он имеет на это право», – подумал Дайянь.

Они вышли через прореху сзади. Никто не пошевелился, не поднял тревогу в огромном, темном лагере. Горело несколько костров, на большом расстоянии друг от друга. Издалека доносились пьяные голоса, песня. Мягкий снег падал из тяжелых туч. Сквозь эту снежную завесу звуки из Ханьцзиня доносились словно издалека, словно город находился дальше, чем в действительности, или уже в прошлом, словно уже стал историей, что делало ее не менее ужасной.

Мастер Чо в своей роще учил, что долг перед государством и перед семьей – превыше всего. Учение Священного пути было несколько иным. Оно делало упор на равновесии всех вещей и в том числе – слов человека и того, о чем он рассказывает.

Поэтому Кан Цзюньвэнь, даже в свои более поздние годы, когда человеку обычно прощают и даже ждут, что он будет растягивать шелк историй своей юности, никогда этого не делал, рассказывая о той ночи в лагере алтаев и о последующих событиях.

По-видимому, его рассказ находил больший отклик у слушателей, потому что он говорил спокойно, не драматизировал. Он выращивал рис на юге и был солдатом, а не базарным лицедеем, и он рассказывал правдивую историю из мрачных времен. Он обычно просто описывал, коротко, как командир Жэнь Дайянь выпустил четыре стрелы в четыре глотки из темноты у юрты принца, как ни один из караульных не издал ни звука и ни один из них не слышал, как умер другой.

Потом ему пришла в голову мысль, что есть и другие возможные способы рассказывать историю. Он мог бы больше говорить о себе, но никогда этого не делал. Он понимал, что именно хотят услышать его слушатели, и его собственная слава, честь, гордость рождались, как отражение славы, чести и гордости Жэнь Дайяня, потому что он там был. Его собственное лицо, молодое в ту ночь, виделось ему отражением в освещенном луной пруду. Он действительно так об этом думал, глупо это или нет.