Кажется, какой-то вождь среди этих юрт решил, что эта игра, это жонглирование суммами, назначаемыми за придворных господ и придворных дам, за шляпников и музыкантов, его утомила.

Нужно было ублажать всадников, которые так давно и так надолго покинули свой дом, а в степи праздновали тот же новый год, что и в Катае, под тем же новым месяцем и звездами, или под серо-черным небом и падающим снегом.

* * *

Дайянь понимал, что это смертельно опасная затея, и хотел жить достаточно сильно, чтобы бояться. Он старался не дать Шань это заметить. Он знал, что она наблюдательна. Это в ее природе.

Он ненавидел туннели, ненавидел спускаться под землю, всегда ненавидел. Но не их способ бегства его беспокоил, а то, что ждет его потом, именно его. Об этом он никому не сказал.

Он ждал сигнала в темноте новогодней ночи. Он вспоминал (как ни странно) фейерверк в детстве. Удивление и радость, свет, взрывающийся в небе, потом падающий дождем зеленых, красных, серебряных искр.

Они стояли в укромном месте возле главных западных ворот. За ними лежал Сад Халцедоновой рощи, с его рукотворным озером, где когда-то устраивали пышные зрелища и лодочные гонки для императоров в зените их славы.

Он наблюдал, как звезды то скрывались за облаками, то снова выплывали из-за них, а потом окончательно исчезли, когда с севера набежала плотная гряда туч. Снова пошел снег. Он повернулся к женщине, которую любил и мог потерять сегодня ночью. И сказал:

– Снег – это хорошо для нас. Для этого.

С ними было еще два человека. Его лучший офицер в городе и еще один, выбранный за свое умение в другой области. Ему пришлось выбирать. Другие солдаты, вероятно, погибнут здесь. Люди, которых он хорошо знал, некоторых из них. Быть командиром во время войны – мрачная обязанность.

Через северные ворота въезжали алтаи. Дайянь один перебрался через стену две ночи назад, перед тем, как взошла убывающая луна. Он взял в плен алтайского караульного, стоящего на посту. Они там со временем стали беспечными, презирали противника.

Он отвел этого человека к переводчику и сделал то, что было необходимо, чтобы получить сведения, а потом убил его. В любом случае защитники Ханьцзиня могли видеть из-за стен, как готовят коней, как лагерь приходит в движение. Невозможно мобилизовать восемьдесят тысяч всадников и их коней так, чтобы кто-то не догадался.

Он должен был быть там, у северных ворот. Он должен был приказать закрыть их, даже если это означало отрезать своих собственных людей от города. Или он мог попытаться остановить переговорщиков и не позволить им выйти за ворота сегодня утром. У него не было таких полномочий, и это ничего бы не изменило. Он знал, что алтаи все время проделывали бреши в городских стенах. Он понимал, что его солдаты не смогут защищать все эти бреши. Если всадники хотели бы войти в Ханьцзинь, они могли бы войти в любое время – или могли войти сейчас. Наступил такой момент, когда ты уже не можешь помешать тому, что произойдет.

До них доносились звуки, приглушенные ночью и снегом. Крики, отдельные вопли. Оглянувшись назад, он увидел огонь. Он закрыл глаза, потом открыл их. То, что он делал, было необходимо. Он мог погибнуть в бою у северных ворот или мог попытаться сделать что-то такое, что изменит положение. Но он чувствовал боль в душе, как от раны, что не находится там в этот момент. Иногда страстное желание убить вызывает страх.

Рядом с ним Шань спросила:

– Снег – это хорошо? Правда? Есть ли сегодня ночью что-либо хорошее?

Она тоже слышала звуки. Он не смог придумать ответ, который не сказал бы ей слишком много. Он не хотел, чтобы она знала, что он собирается сделать. Он услышал из-за стены крик совы. Это была не сова. Пора.

Туннели были прорыты больше двухсот лет назад. Два туннеля, протянувшиеся на юг и на запад. О них почти никто не знал, они были почти легендой. Именно судья Ван Фуинь, его друг (где его друг сегодня ночью, там, на юге?), отыскал их в архивах, среди записей на хрупких свитках. А потом они сами их нашли.

Дайянь и Цзыцзи исследовали оба туннеля весной, но никому о них не сказали. Ему пришлось побороть свой старый страх, в жизни все время приходится это делать. Им пришлось взломать замки, чтобы открыть двери под старыми зданиями, но они долго были разбойниками и умели это делать. Затем они вошли в эти двери и оказались под тяжестью земли с факелами в руках. Старые балки и столбы, шуршание, страх быть раздавленным, похороненным заживо длиной в целую жизнь.

Колышущаяся темнота, неровный пол. Оба туннеля тянулись далеко за пределы городских стен. Цзыцзи считал шаги. Дайянь помнил эти походы в полусогнутом состоянии, пугающее понимание того, что выходы могут быть завалены, ведь прошло столько времени, мысли о том, что случится, если факелы погаснут.

Они вышли из восточного туннеля после того, как вместе навалились на тяжелую деревянную дверь, сбрасывая с нее землю. И оказались в бамбуковой роще под весенней луной. Они закрыли люк в земле, снова тщательно его прикрыли, вернулись обратно в Ханьцзинь и вошли в городские ворота. Ворота тогда еще были открыты, все входили и выходили, ночью было светло, как днем. По крайней мере, так писали поэты, допуская преувеличение. Женщины и торговцы едой окликали их, кто-то выдыхал огонь, у кого-то плясал ученый гиббон.

Выход из южного туннеля оказался более заметным – он находился так же далеко, его можно было использовать, но он был на открытом месте. Судья догадался, что, когда строили эти туннели, на этом месте рос лес.

Теперь он повел Шань вверх по лестнице, а потом внутрь заброшенного строения рядом с чайной. Когда-то здесь жила певица. Ценная собственность, так близко от больших ворот. Они уже взломали замок входной двери. Внутри было темно; вместо одного факела зажгли три, каждый из мужчин нес по факелу. Они прошли в заднюю часть дома и спустились на один лестничный пролет, осторожно.

– Здесь сломана ступенька, – сказал он, и Шань схватилась рукой за его плечо и перешагнула сразу через две ступеньки. Спустившись вниз, они прошли по коридору, повернули за угол и подошли к двери, которую обнаружили они с Цзыцзи вскоре после того, как впервые приехали в Ханьцзинь, столицу, центр мира.

– Идти далеко, – предупредил он ее и двух других, которые тоже не знали про этот туннель. – Выход на поверхность далеко от стен и от Халцедоновой рощи. Нам придется иногда пригибаться, поэтому берегите головы, но с воздухом здесь все в порядке. Я уже один раз прошел здесь.

– Кто его построил? Когда? Как ты его нашел? – спросила Шань, и он вдруг понял: ему нравится то, что она задает вопросы, хочет знать.

– Я тебе расскажу по дороге, – ответил он. – Мин Дунь, запри на засов дверь изнутри, когда мы войдем. – Дунь был тем человеком, на которого он мог положиться.

Пока они шли, он рассказывал. Иногда мужчинам (или женщинам) необходимо слышать голос идущего впереди человека. «Вести за собой людей можно по-разному, – подумал он, – подвести их возможностей еще больше».