Лунамор не принуждал Ренарина к беседе. На некоторых людей надо было давить, чтобы они раскрылись. Других следовало оставить в покое, чтобы они двигались в собственном темпе. Это было похоже на разницу между рагу, которое доводили до кипения, и тем, которое томили на медленном огне.

«Но где же его бог?»

Лунамор мог видеть всех спренов, но разглядеть с кем связан Ренарин ни разу не удалось. Рогоед кланялся, когда принц на него не смотрел, – так, на всякий случай, – и делал почтительные знаки в адрес скрытого божества.

– У Четвертого моста все идет хорошо, – наконец-то пробормотал Ренарин. – Скоро он сделает так, что все они будут пить буресвет.

– Похоже на то, – согласился Лунамор. – Ха! Но им не скоро догнать тебя. Правдогляд! Хорошее имя. Людям стоит бы глядеть на правду, а не на ложь.

Ренарин покраснел:

– Я… полагаю, это означает, что мне больше не быть членом Четвертого моста, верно?

– Почему?

– Я принадлежу к другому ордену Сияющих, – пояснил Ренарин, не поднимая глаз. Вылепив совершенно круглый кусочек теста, принц аккуратно пристроил его на камень.

– Ты уметь исцелять.

– Это потоки Прогрессии и Иллюминации. Я так и не понял, как работает второй. Шаллан семь раз объясняла, но у меня не получается создать даже самую простую иллюзию. Что-то не так.

– Ага, пока быть – исцеление? Очень полезно быть для Четвертый мост!

– Но я больше не могу быть частью Четвертого моста.

– Чушь. Четвертый мост – быть не только ветробегуны.

– Тогда что он такое?

– Он быть мы, – заявил Лунамор. – Я, они, ты. – Рогоед кивком указал на Даббида. – Этот больше не взять в копье, не полететь, но он Четвертый мост. Мне запретить драться, но я быть Четвертый мост. Ты – иметь важный титул и другие способности… – Он подался вперед. – Но я знать Четвертый мост. И ты, Ренарин Холин, быть один из нас.

Ренарин широко улыбнулся:

– Но, Камень, тебя разве не тревожит, что ты не тот человек, которым тебя все считают?

– Все считать, я шумный, невыносимый мужлан! – ответил рогоед. – Потому быть другим – совсем не плохо.

Ренарин тихонько рассмеялся.

– Ты так думать о себе? – поинтересовался Лунамор.

– Возможно. – Ренарин скатал еще один совершенно круглый кусок теста. – Бо́льшую часть времени я вообще не знаю, кто я такой, но похоже, что это лишь моя проблема. С той поры, как научился ходить, все говорили: «Поглядите, какой он умный. Ревнителем будет».

Лунамор хмыкнул. Иногда даже шумный и невыносимый мужлан знал, в какой момент надо промолчать.

– Это кажется всем таким очевидным. Хорошо считаю, верно? Конечно, ступай в ревнители. Разумеется, никто и слова не скажет о том, что я в меньшей степени мужчина, чем мой брат, и уж подавно никто не обмолвится о том, что для наследования будет просто отлично, если болезненного и странного младшего брата надежно упрячут в какой-нибудь монастырь.

– Ты говорить все это почти без горечь! – воскликнул Лунамор. – Ха! Наверное, долго практиковаться.

– Целую жизнь.

– Сказать мне вот что. Ренарин Холин, почему ты желаешь сражаться?

– Потому что этого всегда хотел мой отец, – тотчас же ответил принц. – Он может этого не понимать, но так и есть.

Лунамор хмыкнул:

– Может, это быть глупая причина, но я могу ее уважать. Но ответь, почему ты не хотеть быть ревнителем или бурестражем?

– Потому что все считали, будто я им стану! – Ренарин шлепнул тесто на разогретые камни. – Если я так поступлю, то поддамся тому, в чем все уверены. – Он принялся озираться в поисках того, чем можно было бы занять руки, и Лунамор бросил ему еще теста.

– Думаю, твоя проблема быть не в том, о чем ты говорить. Ты твердить, что не такой, как все считать. Может, на самом деле ты волноваться, что ты как раз такой и есть.

– Хилый слабак.

– Нет. – Лунамор подался вперед. – Ты быть собой, не считать это плохим. Ты признать, что действовать и думать не так, как брат, но учиться не видеть в этом изъяна. Просто быть такой, какой есть, Ренарин Холин.

Принц начал яростно месить тесто.

– Хорошо быть, – продолжил Лунамор, – что ты учиться сражаться. Людям благо, когда они учиться многим различным навыкам. Но еще им благо, когда они использовать то, чем их наделить боги. На Пиках человек может не иметь выбор. Это привилегия!

– Наверное. Глис считает… Ну, все сложно. Я мог бы поговорить с ревнителями, но не хочу делать что-то такое, что выделит меня среди других мостовиков. Я и без того самый странный в этой компании.

– Разве?

– Камень, не отрицай. Лопен, он… ну, Лопен. А ты, ясное дело… э-э… это ты. А я все же самый странный. Я всегда был самым странным.

Лунамор шлепнул тесто на камень, а потом указал на Рлайна – мостовика-паршенди, которого они раньше называли Шен. Он сидел на обломке скалы возле своего отряда и молча наблюдал за тем, как остальные смеются над Этом: бедолага случайно приклеил к руке камень. Паршенди был в боеформе, то есть сделался выше и сильнее, чем раньше, но люди как будто совершенно забыли о том, что он рядом с ними.

– Ох, – сказал Ренарин. – Не знаю, считается ли он.

– Так ему каждый говорит, – заметил Лунамор. – Снова и снова.

Ренарин некоторое время разглядывал паршенди, пока Лунамор продолжал выпекать хлеб. Наконец принц встал, отряхнул пыль с униформы, пересек каменистое плато и сел рядом с Рлайном. Поерзал, не вымолвив ни слова, но паршенди, похоже, был все равно благодарен за компанию.

Лунамор улыбнулся и поместил на камень последний кусок теста. Затем занялся разливанием шики по деревянным чашкам. Выпил сам и покачал головой, поглядев на Уйо – тот собирал готовый хлеб. Гердазиец слабо светился – все ясно, он уже научился втягивать буресвет.

Воздух в голову этому гердазийцу. Лунамор поднял руку, и Уйо бросил ему лепешку. Рогоед откусил кусочек теплого хлеба и задумчиво прожевал.

– Может, добавить больше соли?

Гердазиец продолжил собирать хлеб.

– Ты ведь тоже думать, что нужно больше соли, так? – не отставал Лунамор.

Уйо пожал плечами.

– Добавь соль в тесто, что я замесить, – решил рогоед. – И не быть таким самодовольным. Я все равно могу скинуть тебя с плато.

Уйо улыбнулся и продолжил работать.

Вскоре мостовики и остальные начали подходить к полевой кухне в поисках чего-нибудь, чем промочить горло. Они улыбались, хлопали Лунамора по спине, называли его гением. Но, разумеется, никто не вспомнил, что он уже пытался угостить их шики. В тот раз к напитку едва прикоснулись, поскольку большинство предпочло пиво.