Многое тревожит в джонстаунской драме. И в частности, следующее: она проливает свет на нигилистическое начало в современной культуре. Вспомним, какие образы терзали членов «Храма»: концлагерь и ядерный гриб. Зигмунд Фрейд (1856–1939) полагал, что люди столь же сильно мотивированы инстинктом смерти, сколь и стремлением родить потомство. Французский экзистенциалист Жан-Поль Сартр (1905–1980) говорил, что в человеческом сознании есть «дыра размером с Бога» и эта пустота составляет средоточие современной культуры. К середине ХХ в. эту жуткую пустоту заполнила страшная реальность. Между 1914 и 1945 гг. 70 млн человек в Европе и Советском Союзе погибли ужасной смертью{1518}. Некоторые из самых кошмарных зверств были совершены немцами, жившими в одной из самых цивилизованных стран Европы. Холокост сокрушил оптимистическую веру Просвещения в то, что образование покончит с варварством: оказалось, что концлагерь может находиться неподалеку от знаменитого университета. Сам масштаб нацистского геноцида открывает его опору на Новое время: для прежних цивилизаций такая грандиозная схема уничтожения была попросту невозможна. Для убийств нацисты использовали многие средства и достижения индустриальной эпохи: заводы, железнодорожные пути, химическую промышленность. Они прибегали к современному научному и рациональному планированию, при котором все подчинено единой, четкой и ясной цели{1519}. Детище современного научного расизма, холокост стал крайней формой социальной инженерии и крайней демонстрацией неспособности терпеть меньшинства. Он показал, что может случиться, когда теряется ощущение сакральности каждого человека – ощущение, ключевое в традиционных религиях. Квазирелигиозные системы не способны или не хотят возвратить такую веру.

6 августа 1945 г. на Хиросиму была сброшена 3600-килограммовая атомная бомба, которая моментально убила около 140 000 человек. Через три дня еще одна атомная бомба (плутониевая) была сброшена на Нагасаки. Она унесла жизни 24 000 человек{1520}. Столетиями люди грезили о том, как в ходе завершающего апокалипсиса Бог расправится со своими врагами. Теперь человечество получило оружие массового уничтожения, и возникло ощущение, что для апокалиптического эффекта Бог не нужен. Нация стала высшей ценностью, и международное сообщество признало легитимность ядерной бомбардировки для ее защиты, невзирая на перспективу тотального уничтожения. Можно ли вообразить более убедительную иллюстрацию влечения к смерти, описанного Фрейдом? Однако так вскрывается изъян сугубо секулярного идеала, который устраняет «святость» из политики. Ощущение трансцендентного – Бога, дао, Брахмана, нирваны – в лучшем случае помогало людям осознать человеческую ограниченность. Но если нация становится абсолютной ценностью (выражаясь религиозным языком, «идолом»), есть все основания убивать тех, кто покушается на нее.

Однако инстинкт смерти был присущ не только безбожному насилию секулярного национализма, но и тому насилию конца ХХ в., которое было связано с религией. Жителей Запада справедливо ужасали иранские дети-мученики, погибшие на полях сражений ирано-иракской войны. Как только война была объявлена, подростки из лачуг и трущоб хлынули в мечети, умоляя послать их на фронт. Радикализованные революцией, они хотели сбежать от однообразия мрачного быта. Как и в традиционных обществах прошлого, манила возможность испытать в войне экстаз и сильные чувства. Правительство издало указ, разрешающий мальчикам с 12 лет записываться в добровольцы без согласия родителей. Они стали стражами ислама, и им обещали место в раю. Десятки тысяч подростков в темно-красных повязках, знаках мучеников, наводнили зону войны. Некоторые, пытаясь расчистить минные поля, бежали впереди войск и были разорваны на куски. Другие становились террористами-смертниками, используя тактику, которая еще с XI в. применялась в асимметричных боевых действиях. На фронт посылали писцов, чтобы они записывали последнюю волю мучеников. Эта воля часто выражалась в письмах к имаму и о том, сколь радостно сражаться «рядом с друзьями по дороге в рай»{1521}. Дети-мученики вернули Хомейни веру в революцию: подобно Хусейну, говорил он, они умирают во имя свидетельства о суверенности Бога. Но ведь их также использовали в интересах нации!

Однако милитаризм с религиозной окраской – удел отнюдь не только тех обществ, которые придерживаются старых религиозных взглядов. На секулярном Западе он проявился в реакции на страхи, особенно на страх перед высокотехнологичной войной. В начале 1980-х гг. некоторые американские протестанты, боясь ядерного нападения со стороны СССР (шел особенно напряженный период холодной войны), строили укрепленные цитадели в дальних районах северо-запада. Но эти боровшиеся за выживание люди, которые проходили военную подготовку и запасались амуницией и продуктами питания, ощущали угрозу не только со стороны безбожного советского блока, но и со стороны американского правительства. Эти группы объединялись (весьма слабо) расплывчатой «Христианской идентичностью» и имели мало общего с ортодоксальными христианскими церквями{1522}. Претендуя на прямое происхождение от двенадцати колен Израилевых (тут поработала безграмотная этнография, известная как «британский израилизм»), они верили в превосходство белых, а федеральное правительство с его мерзким плюрализмом считали смертельной угрозой. Точную оценку численности этих групп оценить сложно («Христианская идентичность» была и остается лишь сетью организаций), но едва ли она составляла больше 100 000 членов{1523}. Да и заботы у них были разные: в их число затесались и абсолютно секулярные люди, которые просто боялись ядерной катастрофы{1524}. Однако присутствует и религиозный оттенок у некоторых экстремистов: на языке веры они выражали свои страхи, тревоги и надежды (широко распространенные, хотя и не высказываемые открыто в обществе).

А последствия бывали недобрыми. Именно идеология «Христианской идентичности» подвигла Тимоти Маквея устроить взрыв в федеральном здании имени Альфреда Марра в Оклахома-Сити 19 апреля 1995 г. Однако Маквей считал себя агностиком! Подобно некоторым вождям «Идентичности», он отслужил в американской армии и питал патологическую страсть к насилию. Во время войны в Персидском заливе (1991 г.) он помог убить группу попавших в засаду иракских солдат и сделал фотографии их трупов для частной коллекции. Официально он и не принадлежал к «Идентичности», хотя читал ее информационный бюллетень, общался по телефону с ее сотрудниками и даже побывал в ее штабе на границе Оклахомы и Арканзаса{1525}.