Ф: Да, в этом он, видимо, разбирался очень хорошо. И, наверное, против моей фамилии там стояли соответствующие галочки.

А: История вашего найма на работу, безусловно, чрезвычайно четко и объемно нарисована. Она очень много говорит и о состоянии дел в стране. Это же напоминает Смольный в 1917 году.

Ф: Откровенно говоря, я от всего этого испытывал некое злорадство, потому что считал, что так происходит во всей России. И это вполне вписывалось в мою концепцию России. Я считал, что, собственно, весь бизнес в стране именно так и работает. Понятия о времени нет, никакие договоренности не соблюдаются, с деньгами все пытаются что-то выгадать. Так что хотя меня это задевало с точки зрения работы и моей жизни в Москве, я считал, что это Россия, собственно. Хочешь иначе – живи в Бостоне, там все как часы. Но не так интересно, потому что другой период. А был такой период, когда жизнь в Америке кипела, а в России была спячка.

Ф: Совместные поездки были для меня возможностью поговорить с Березовским по душам, наедине. Не уверен, что все, что он мне тогда рассказывал, – правда, я просто пересказываю, что слышал.

К какому-то моменту стало ясно, что Примакова надо снимать. До этого, когда я говорил, что Примаков устраивает ползучий коммунистический переворот, Борис мне отвечал: “Всё под контролем. Не волнуйся, всё под контролем”. Была у него такая присказка. Потом все-таки выяснилось, что ничего не под контролем, потому что Генпрокуратура дело завела[183], и там наезд, и тут наезд – в общем, плохо дело… Говорит: “Примакова надо снимать. Знаешь, мне в жизни всегда везло. В самый критический момент вдруг находилось какое-то везение. В принципе у меня ничего нет на Примакова, ничего у меня нет, кроме одной вещи. Дело в том, что он живет в моей квартире”.

Я говорю: “Как?” И вот он рассказал мне историю о том, что когда Примакова сделали министром иностранных дел[184], ему по статусу нужна была другая квартира. Тогда Бородин, начальник Управления делами президента, позвонил Березовскому и говорит: “Слушай, Борь. Вот Примакову квартира нужна. У тебя нет идей?” А Березовский говорит: “Да, у меня есть квартира. Я купил ее Лизе, дочке своей, но она там не живет. Отдай ему эту квартиру, потом сочтемся”. И Примаков въехал в эту квартиру. Потом мне Борис дал документы, все это абсолютно реальная история.

Естественно, за эту квартиру с Березовским никто не расплачивался. И чисто формально, по западным меркам, получилось, что Березовский дал Примакову взятку в размере квартиры. Вот на этом Борис хотел сыграть в деле снятия Примакова.

Но оказалось все иначе, он сыграл на неком документе другого характера. Кто-то, видимо, из Генпрокуратуры передал Борису рукописную записку Примакова в Генпрокуратуру[185] с просьбой начать уголовное дело против Березовского.

А: Мне кажется, это была придуманная история.

Ф: Нет, сама записка существует, она была опубликована. Насколько именно эта записка сыграла роковую роль в снятии Примакова, я не знаю. Но записка есть. Эту записку предъявил Березовский Примакову во время встречи. Встреча тоже была.

А: Если спросить у Примакова, он откажется рассказывать[186], но я думаю, что он бы рассказал совершенно другую историю.

Ф: Может быть. В принципе, была одна или две истории, когда Березовский явно что-то сочинял, причем именно вот с Примаковым почему-то.

Первая история про пистолет. Она была зафиксирована в прессе. Когда он давал интервью Латыниной про Примакова, он сказал ей, что пришел на разговор к Примакову (это тот самый разговор, после которого Примаков ушел в отставку) с пистолетом. И Латынина это опубликовала. Ну и все потом пристали, естественно, к Примакову с этим самым пистолетом. А он засмеялся: как вы себе представляете, как в кабинет премьер-министра вообще может зайти человек с пистолетом?

А вторая история была такая. У Примакова был сын[187], который умер. Борис, естественно, об этом знал. История заключалась в том, что Борис задал какой-то вопрос Примакову, типа того, что: “Как же вы оказываете давление на следствие?”, а Примаков ему сказал: “Борис Абрамович, я клянусь вам памятью своего умершего сына, что это не так”.

Знаете, после всего моего опыта общения с Березовским трудно было чем-то меня покоробить, а тут я почему-то точно знал, что Березовский врет. Он эту историю стал повторять из одного интервью в другое. И чем чаще он ее повторял, тем больше я понимал, что он врет.

А: Я тоже думаю, что это ложь. Никогда Примаков не стал бы перед ним отчитываться. Это совершенно не стилистика Примакова.

Ф: Я понимаю это. Я именно к тому и говорю, что какие-то ситуации, какие-то диалоги были совершенно очевидно Борисом выдуманы. В данном случае это делалось явно для того, чтобы как можно больнее уколоть Примакова.

А: Ваша работа у Березовского началась с того, что вы написали ответ Хинштейну. Скажите, у вас было ощущение, что Березовский имеет какую-то идеологическую позицию, вы его защищаете от чего-то идеологически иного? Или это была простая борьба за власть? В вашем сознании Березовский что-то олицетворял?

Ф: Да, конечно. В моем сознании Березовский олицетворял капитализм. Именно не демократию, а капитализм, который борется с коммунизмом. Это было, кстати, идеологически для меня очень понятно и комфортно, поскольку я, как человек антикоммунистический и антисоветский, в Березовском вполне искренне видел борца за капитализм. С кем он боролся, это уже отдельный разговор, потому что он как раз не боролся с коммунистами, что меня смущало. Были какие-то моменты, которые меня смущали, и постепенно эти моменты накапливались. Один из них состоял в том, что Березовский был, как я увидел, абсолютно всеяден политически. Среди людей, которые сидели в доме приемов и ждали, были и коммунисты, были правые, были левые, были фашисты. И со всеми у Березовского были какие-то дела.

А: Он еще и говорил на их языке.

Ф: Дело не в том даже, что он говорил на их языке. А в том, что у него с ними были явно совместные дела. То есть никакой принципиальной идеологической позиции у него не было.