Когда мы оказались на улице, на меня что-то нашло, и я совершила очередное безрассудство. Я притянула его к себе и поцеловала прямо в губы. Но тут же отстранилась, пока окончательно не сошла с ума. Я хотела его прямо здесь и сейчас. Но он успел взять меня за руку и сказал:

— До завтра.

И в его глазах была та же страсть, что бушевала во мне.

* * *

Черт, черт, черт.

Попрощавшись с Томасом, я вернулась домой и в одиночестве съела свой унылый омлет, все время думая о том, что могла бы сейчас быть с ним. Я все еще злилась на себя за то, что оттолкнула его; и мучалась сомнениями, не решит ли он — после такого внезапного поцелуя, — что я дешевая кокетка.

Черт, черт, черт.

У меня перед глазами его лицо. Какой он яркий и эрудированный. Как хорошо знает восточногерманских писателей. Какой он любознательный и ответственный. И сколько ранимости и одиночества в его глазах. Мне так хотелось сказать, что я люблю его, что со мной — если бы только мне подарили возможность быть с ним — он бы не чувствовал себя таким одиноким в этом мире и что он может мне доверять.

Может доверять. Всецело. Пока бы не дошло…

Этим вечером я должна была зайти в «Дер Шлюссель» за очередным посланием от Хакена. Я заглянула туда по дороге домой. Заказала пиво и водку у Отто — великана-бармена, щедро татуированного, с бритой головой и огромными кольцами в ушах. Выждав несколько минут, я пошла в туалет и…

Черт, черт, черт.

В записке был указан адрес отеля в Веддинге, и он хотел, чтобы я была там завтра в десять вечера.

Черт, черт, черт.

Я должна увидеть Томаса. Но если я не приду на встречу с Хакеном…

* * *

И опять бессонная ночь. Я позвонила на работу и сказалась больной. Весь день меня лихорадило. Мы договорились встретиться в итальянском ресторанчике недалеко от моего дома в восемь вечера, и, значит, у меня в запасе было всего семьдесят пять минут, а потом я должна…

А что, если я не появлюсь в гостинице, где ждал меня Хакен? Что, если я пропущу эту встречу? Что он сделает со мной? Какую страшную месть придумает?

Я знала ответ. Он, как и обещал неоднократно, был бы безжалостен. Нет, мне нужно придумать какой-то предлог, чтобы на время оставить Томаса… но сделать это так, чтобы…

Я не могу его потерять. И я не допущу этого.

Я зашла в ресторан, и он уже ждал меня. За столиком, с раскрытым блокнотом, все с той же авторучкой в руке, склонившись над своими записями, сама сосредоточенность. У меня защемило сердце от любви к нему. Увидев меня, он радостно улыбнулся, но улыбка слегка померкла, когда он заметил мою изможденность и темные круги под глазами, которые я долго и безуспешно пыталась замаскировать пудрой. Он хотел поцеловать меня в губы, но я увернулась и подставила ему щеку, снова презирая себя за наигранную холодность. Что он мог подумать теперь, после моего вчерашнего страстного поцелуя? Устроившись за столиком, я вдруг ощутила страшную усталость — бессонная ночь все-таки свалила меня — и испугалась, что все мои грехи и страдания прорвутся наружу. Но тут мы начали говорить. И никак не могли остановиться. Я расспрашивала его про египетскую книгу, и попутно мне удалось вытащить из него воспоминания о детстве и родителях; наконец-то стало понятно, почему он так неохотно пишет о себе, предпочитая рассказывать чужие истории. Все, о чем я догадывалась — одинокое детство, желание спрятаться от мира, несчастливые в браке родители, которые не смогли оценить своего одаренного и не похожего на других сына, — нашло свое подтверждение в признаниях Томаса. Забавно было наблюдать, как мы оба подталкивали друг друга к откровенности и с интересом друг друга слушали. В этом проявилось настоящее родство душ, познавших немало разочарований… будь то с родителями, которые не замечали тебя, или с мужем, браке которым не сулил общей судьбы. Правда, мой брак с Юргеном никогда не был настоящим, и сейчас я это отчетливо понимаю. Я была настолько искренней с Томасом, что призналась ему даже в том, что было моей, и только моей тайной. Я рассказала ему, как семья Маргерит сгинула в Штази (не сомневаюсь в этом), после того как я обмолвилась родителям о том, что мы смотрели западное телевидение в загородном коттедже на границе с Бундесрепублик… и как потом я терзалась чувством вины за собственную болтливость. Томас проявил редкое понимание и участие. Когда он накрыл мою руку ладонью, я не отдернула ее, хотя и рассердилась на него за великодушие и сострадание. Но вместо того чтобы обидеться, он взял мою другую руку и повторил то, что сказал еще вчера: что я удивительная. Никто никогда не говорил мне таких слов. Ни родители. Ни любовники. Ни даже подруги. И мы выпили, по моему настоянию, еще одну бутылку вина, потому что я была слишком взволнованна. Все, что он говорил, то, с каким вниманием ловил каждое мое слово, как смотрел на меня, не могло не убедить в том, что он влюблен. С каждой минутой во мне нарастала паника — я сознавала, что если отдамся своему чувству к Томасу, то потом не прощу себе предательства по отношению к нему. А оно было неизбежно, потому что моей жизнью управлял совсем другой человек. Я не хотела жить во лжи, но знала, что отныне Томас для меня — все.

Когда наш разговор подошел к этой точке — взаимного признания в том, что мы оба знали, — я вдруг начала умолять Томаса оставить меня, уйти сейчас, избавить себя от моего горя. Он изумленно смотрел на меня, пока я повторяла как заводная, что это невозможно, что ему надо уйти. И тут я выпалила то, что хотела сказать ему с той самой минуты, как он вошел в мою жизнь: Ich liebe dich.

И выбежала из ресторана.

Я бросилась вверх по улице, к перекрестку, и мне повезло. Мимо проезжало свободное такси. Я подняла руку, прыгнула в машину, успев заметить, как Томас выбежал следом за мной. Я назвала таксисту адрес в Веддинге и, откинувшись на заднем сиденье, разрыдалась. Я так и ревела, пока такси не остановилось возле мрачной гостиницы. Место было жуткое. Я долго сидела в такси, не в силах заставить себя выйти. К чести водителя, он не гнал меня из машины. Просто отключил счетчик и ждал, пока я успокоюсь и буду готова выйти. Но я не была готова выйти. У меня просто не было другого выбора, кроме как подняться по лестнице и снова встретиться с этим чудовищем. Когда я полезла в сумку и спросила таксиста, сколько с меня, он сказал: «Нисколько». Я снова расплакалась, растроганная сердечностью незнакомого человека, и он произнес:

— Просто скажите «да», и я увезу вас отсюда. Отвезу, куда вы пожелаете.

— Вы слишком добры, — прошептала я, вышла из машины и потащилась в отель, где меня встретил печальный портье. (Ни в одном из отелей, где я встречалась с Хакеном, мне не доводилось видеть счастливых лиц — да оно и понятно, в таких-то дырах.) Когда я назвала имя Хакена, он безучастно произнес:

— Номер три-один-шесть.

И снова работа. Хакен в несвежей футболке и заляпанных пижамных брюках. Я спросила, почему он назначил встречу так поздно.