Берендеев подумал, что точка соскальзывания Рыбоконя стара как мир и имя этой точки — безумие.

— А… каким образом ты хочешь вернуться в жизнь? — помнится, поинтересовался он.

— Старым как мир, — внимательно посмотрел на него Рыбоконь. Берендеев понял, что он читает его мысли. Пусть читает, подумал Берендеев. И еще подумал, что мысль, вырванная из контекста, — это не ключ, как полагает читающий, но всего лишь бессмысленный (и быстро надоедающий) брелок. — Когда я почувствую, что время подходит, я… женюсь на подходящей девушке, которая после внеполового, так сказать, оплодотворения воспроизведет меня в новом виде.

— Как дева Мария… — задумчиво произнес Берендеев.

— Таким образом, — продолжил Рыбоконь, — у меня будет возможность воспитать себя самого — будущего. То есть я успею объяснить и рассказать себе — будущему — все, что посчитаю нужным.

«Свинец в золото, — подумал писатель-фантаст Руслан Берендеев, — золото — в вечную жизнь, точнее, в эликсир божественной молодости, и чтобы гомункулус был на посылках!» В сущности, алхимическая программа Рыбоконя представляла собой подобие того самого круга, с помощью которого он выбрался из финансовой ямы. «Впрочем, — спохватился Берендеев, — о гомункулусе, кажется, разговора не было. Но и без гомункулуса было никак. Кто, кроме гомункулуса, может дать смертному человеку совет, равно лежащий по ту сторону человеческого и божественного опыта? Боже мой! — ужаснулся писатель-фантаст Руслан Берендеев. — Неужели в случае Рыбоконя гомункулус — это… я?»

— Ну да, — заметил он, — ты — Бог-отец и Бог-сын в одном лице, истинный же Иисус — Святой Дух. Как я понимаю, ты выносишь его за скобки.

— Двоица — это ясность, определенность, — объяснил Рыбоконь. — Троица — уравнение, пуля со смещенным, отсутствующим, мистическим центром. Если хочешь знать, многие беды России проистекают из-за того, что она исповедует троицу — во всем: третий путь, третий Рим, третий глаз, третий пол — то есть стремится к чему-то такому, чего… нет.

Однако же сам он, подобно тому как соединял в едином алхимическом действии все три цели (золото, эликсир молодости, гомункулуса, хоть о нем и не было разговора), намеревался слить в едином экстазе опять-таки три главные сущности: себя (собственное сознание), Бога и Вечность.

Берендеев понял, что Нестора Рыбоконя губит не что иное. как мания величия. Человек, претендующий на равенство с Богом и Вечностью, неминуемо растирается этими жерновами в пыль, труху — в ничто. И не могут его спасти ни крылья, ни воронов желудок — морозильная камера. Разве что, подивился совершенно неожиданной мысли Берендеев, реторта, где… гомункулус?..

Мысленно он восхитился интуицией Нестора Рыбоконя, меняющего смертный мир у ног на крылатое бессмертие морозильной камеры.

Но он опоздал с обменом.

И похоже, знал об этом.

Иначе с чего ему быть таким грустным?

…Самое удивительное, что Берендеев, проживший за это время тысячу жизней, разгадавший все (или почти все) тайны бытия, дошедший в делении сущностей до атома, а в умножении — до Вселенной, все еще стоял на балконе, глядя на синюю девятку Останкинского пруда, на медленно ползущий сквозь осенние листья иглу-трамвай.

Вне всяких сомнений, время стояло.

Вне всяких сомнений, оно летело.

А может, стояло летя.

Или — летело стоя.

Кем был в этой жизни Руслан Берендеев?

В одной своей жизни он был безмерно богат, бесконечно уверен в себе, ездил то на джипе «тойота-лексус», то на «вольво-850», а иногда — на сине-сером, как компьютерный экран или застывший пепел, «рено», который держал на платной стоянке возле дома. Обедал в дорогих и, как правило, пустых ресторанах. Носил в кармане пиджака крохотный телефон, который вдруг начинал пищать, как голодный птенец. Встречался с разного рода людьми, договаривался с ними о разного рода вещах, которые на первый взгляд были темны и запутанны, на второй же — просты как те самые два пальца: как получить товар без предоплаты; как подвести его под таможенные льготы; как занизить в налоговых документах его стоимость; как реализовать его максимально быстро и по максимально возможной на данный момент цене; и, наконец, как поделить чистую прибыль. Главное же (ибо не существовало в реформируемой России иного способа сделаться богатым) — где, как, на каких условиях заполучить очередной кредит? Без и вне кредита любая экономическая (и не только) деятельность в реформируемой России представала бессмысленной, как… деньги при коммунизме.

В другой своей жизни Берендеев был похабно (то есть в высшей степени непристойно, но, увы, почти что закономерно для любящего мужчины) обманутым, выставленным из семьи мужем. За его спиной была изменница-жена и несчастные брошенные (им и ею) дочери. Он был стопроцентно несчастным человеком, потому что по-прежнему любил изменницу-жену, жалел дочерей, но жил отдельно; занимался не тем единственным, что приносило ему радость и душевный покой, — сочинением книг, — но позорным бизнесом. Более того, настолько освоился в гадком этом деле, что был почти что готов передать в руки иностранного капитала всю (точнее, то, что от нее осталось) российскую металлургию. Таким образом, любовь к жене, жалость к детям, сладкие муки творчества — все это выносилось за скобки его сущности. Жадность (если отбросить маскирующие одежды) являлась последним и окончательным стержнем, вокруг которого крутилась истинная его сущность.

Берендеев подумал, что Бог и Вечность дали ему по сущности. У Бога — он ничтожная гадкая вошь, которую Бог тем не менее жалеет и которой оставляет шанс покаяться. У Вечности же (то есть на территории, где нет души) он… любимый сын, которому она (пока?) позволяет почти что все. Таким образом, вновь умножил (разделил) выявленную сущность Берендеев, Вечность держит его… его собственной жадностью. В самом деле, зачем ему столько денег, почему он тратит жизнь на их приобретение?

Но чем тогда держит его Бог?

«О Господи!..» Берендеев ясно, как если бы все клиповые экраны погасли, увидел, что Бог, в сущности, его не держит, и ощутил себя в свободном (от всего, кроме жадности) падении. Но в то же самое мгновение понял, что Бог все еще держит его и что единственная нить, связывающая его и Господа, — это… безмерная и бесконечная любовь Господа к нему, смирение Господа перед тварью, которой, вне всяких сомнений, в нынешнем своем состоянии является писатель-фантаст Руслан Берендеев.

Бог — это душа, подумал Берендеев, но душа уже давно не определяет ход вещей. Коллективное сознание, воздействуя на Вечность, исполняет функции Бога. Бог отличается от Вечности тем, что (предположительно) исполняет лишь те желания, в основе которых лежит душа, тогда как Вечность исполняет практически все (!) желания человечества (больших групп людей), ретранслируемые на ее экраны посредством коллективного сознания-бессознания.

Теперь Берендеев совершенно точно знал, почему вдруг в одночасье развалился СССР. Точно так же, впрочем, как и знал, почему обречен нынешний российский режим.