Совсем не так победно обстояли дела в семье. 30 ноября 1783 г. умер Роман Илларионович Воронцов. Это событие не нашло отражения на страницах «Записок». Впрочем, как и две другие смерти: Г.Г. Орлова и Н.И. Панина. Непримиримые враги, сыгравшие в жизни Дашковой огромную роль, ушли буквально через несколько месяцев один после другого. Но сама Екатерина Романовна дышала уже совсем иным воздухом.

Тот факт, что отец ничего не оставил княгине по завещанию, говорил о многом. Он не простил 1762 года. А, возможно, продолжал сомневаться, его ли Дашкова дочь. К несчастью, дети во многом повторяют родителей, даже если по молодости спорят с ними. Княгиня в отношении Анастасии вела себя очень похоже на Романа Илларионовича. Что обусловило сходный результат. Разрыв.

Щербининой исполнилось уже 23 года, она семь лет как была замужем, хотя разлучилась с супругом в самом начале совместной жизни. Пребывание рядом с матерью, видимо, не приносило ей радости. Еще в Париже за Анастасией ухаживал маршал Бирон, предоставивший Дашковым свою ложу в опере и во Французском театре. Это был «тип старинного изысканного вельможи; он очень полюбил мою дочь; она делала из него все, что хотела»{878}. Конечно, такой супруг был бы для Анастасии предпочтительнее, несмотря на возраст. Но и без брачных обязательств, останься молодая женщина в Париже с богатым и знатным любовником, она бы проводила время куда веселее, чем в образовательной поездке для брата.

Досада росла. Следующий удар ожидал соломенную вдову в Петербурге. Исследователи, рассказывая о том, как Дашкова добилась фрейлинского шифра для племянницы, никогда не задаются вопросом: почему не для дочери? Ответ кажется очевидным: ведь Анастасия была замужем, а фрейлина – девичья должность. Но не поторопись Екатерина Романовна со свадьбой, и теперь при дворе служила бы Анастасия. Замужней же даме полагалось подниматься сообразно чинам супруга. У Щербинина их не было.

По приезде в Петербург Дашкова через брата Александра и с согласия дочери начала хлопотать о расторжении брака[45]. Казалось, семейство Щербининых за. Однако обе стороны преследовали разные цели. Княгиня хотела разъезда, при котором супруги отказываются «брать друг после друга» наследство. «Они будут не первые, да и, конечно, не последние в сем казусе, – писал дядя. – Есть много примеров, что, разойдясь жена с мужем гражданскою сделкою, живут спокойно»{879}. Но Щербинин-старший желал полностью освободить Андрея, чтобы тот вступил в новый союз и родил детей, «как я имею одного сына, и другой надежды нет оставить дому моему потомства»{880}. Евдоким Щербинин надеялся, что старинный приятель поможет выхлопотать разрешение государыни на официальный развод. Но Воронцов высмеял его: «Благосостояние нашего отечества, конечно, не потерпит оттого, что не будет от Андрея Евдокимовича потомков»{881}.

В самый разгар переговоров, в начале 1784 г., Щербинин-старший скончался. Что буквально перевернуло ситуацию. До сих пор Анастасия пребывала пассивной зрительницей. Но тут взбунтовалась. Постоянная экономия оказалась не во вкусе девушки. Ей хотелось праздников, развлечений, нарядов. А Дашкова использовала дочь в качестве бесплатного переводчика иностранных статей для академического журнала{882}. Теперь, когда Андрей вступил в наследство, Анастасия решила покинуть родительский дом, который называла «тюрьмой», и съехаться с мужем.

Тетка Полянская писала брату Семену в Италию: «Она с ума сошла от радости и говорит только об этом. Она очень ветрена. После смерти своего отца ее муж стал очень богат; он обладатель 7 тыс. крестьян и многих сотен тысяч рублей». Вскоре выяснилось, что мать не готова отпустить Анастасию. В апреле в Венецию полетело следующее письмо об Анастасии: «Ипохондрия ее мужа усилилась. Она знает все это. Она говорит, что благодаря ей, он изменится, что его меланхолия пройдет… Но я сомневаюсь, что все это осуществится. Ее ослепляет тщеславие и эгоизм». Прошло почти два месяца, и в конце мая тетка сообщила о развязке: «Княгиня Дашкова уехала в Москву… а ее дочь вернется с мужем. По приезде в Москву она будет жить у мужа. Говорят, что он тронулся умом: говорит сам с собой, смеется, а потом становится задумчив и печален. Ей понадобится много мужества, чтобы выполнить свою миссию. Ее мать очень раздражена против нее; каждый день были нескончаемые сцены»{883}.

Эти сцены под пером княгини выглядят очень возвышенно: «Я не сочла себя в праве противиться ее решению, опираясь на свой материнский авторитет, но со слезами и с самой безграничной нежностью просила ее остаться со мной. От горя, граничащего с отчаянием, я заболела; зная расточительность своей дочери, я предвидела роковые последствия ее шага»{884}. Выяснение отношений привело к тому, что мать отказалась видеть Анастасию, хоть та и навещала ее. «Она обещала мне не оставаться в Петербурге, и жить либо с родными своего мужа, либо в имении». Очень трудный шаг для молодой дамы. «При такой ее жестокости и открытом неповиновении, – писала княгиня брату, – я совсем не уверена, что она не пойдет на то, чтобы позабавиться с риском или даже злым умыслом моими мучениями или даже смертью».

Значит, речь все-таки шла не об уговорах, а об отказе повиноваться. Княгиня грозила: «Я открою мое сердце Ее Величеству, и не сомневаюсь ни на минуту, что Ее Величество, видя мои мучения, посоветует ей сделать то, к чему обязывает ее долг дочери – уступить»{885}.

Примечательные слова. По закону, родитель мог формально пожаловаться на неповиновение ребенка, и того, в зависимости от тяжести содеянного, ждали монастырь или тюрьма. Однако, согласно букве закона, Анастасия уже не принадлежала матери. Ее нельзя было вернуть домой, и княгиня это понимала. Сам собой вставал вопрос о приданом, некогда не выплаченном Щербинину. Соглашаясь на раздел имущества, его покойный отец уверял, что серебро и прочие принадлежности, которые он дал сыну для путешествия, «остались в доме Катерины Романовны». Воронцов писал, что сестра готова все отдать: «Вещи сына вашего… находятся в Москве» и княгиня «прикажет дворецкому возвратить их», а если что-то затерялось или поломано, то «чтоб заплачено было за то деньгами»{886}.