А между тем речь шла именно об удобстве. О том, чтобы труд не лег мертвым грузом на полки. О простоте и доступности. Поэтому Екатерина II отказывалась «обнимать высокие мысли» подруги. Ее поддерживали и многие академики, например И.Н. Болтин, считавший, что «чин азбучный гораздо удобнее для приискания слов»{901}. Не нравилась императрице и излишняя назидательность, она не любила нравоучений.

За 11 лет Дашкова и ее сотрудники издали 6 томов. Для той эпохи это было грандиозным событием[46]. Впрочем, есть одно обстоятельство, которое подтолкнуло работу и в заметной степени ускорило ее. У «Словаря…» имелся предшественник, почти целиком вошедший в текст дашковского детища. В 1773 г. в Москве вышел «Церковный словарь или истолкование речений древних, також иноязычных, без перевода положенных, в Священном писании и других церковных книгах». Это был главный лингвистический труд Вольного Российского собрания, его автор П.А. Алексеев – протоиерей Архангельского собора в Кремле, преподаватель богословия Московского университета, один из наиболее просвещенных московских интеллектуалов того времени. Помимо церковной лексики, словарь Алексеева содержал множество терминов из области естественных наук, европейского средневековья, простонародных оборотов и т. д. В 1783 г. Алексеев прислал Дашковой рукописные дополнения к своему труду. При сравнении статей заметно, что составители академического словаря опирались на статьи Алексеева{902}. Это и была база, на которой, как на фундаменте, поднялось здание «Словаря Академии Российской». С той заметной разницей, что труд Алексеева был все-таки азбучным.

Княгиня участвовала в составлении «основных начал словаря», т. е. в выработке программы. Собрала более 700 слов на буквы «Ц», «Ш» и «Щ», толковала смысл внесенных в издание нравственных понятий и выступала внимательным, требовательным редактором. Ею лично просматривался каждый лист, вносились замечания и поправки. Поэтому, когда речь заходит об определениях, которыми снабжены термины, следует понимать, что на них лежит отпечаток мировоззрения самой княгини. В «Словарь» вошло 43 254 слова{903}. Весьма скромно по современным меркам, но значительно для XVIII века.

Обычно замечают, что Французская академия работала 59 лет. Однако ее словарь имел большие масштабы. Кроме того, французский язык к тому времени уже обладал сформировавшейся литературной нормой. Русская же только складывалась. И если «Словарь» Французской академии в определенном смысле был итогом, то дашковский труд – отправной точкой для создания такой нормы.

Скорость, с которой он возник, имела громадные преимущества. В мгновение ока русский читатель получил целый пласт родных, хорошо забытых слов. Но при этом язык оказался зафиксирован не в развитии (полвека позволили французам показать динамику), а как бы в определенный момент своего становления. Результат – преходящее, узкое по времени значение словаря.

Дашкова страстно хотела оставить свое имя на скрижалях отечественного языкознания: «Учреждение Российской академии и быстрота, с которой двигалось составление первого у нас словаря, стояли в зависимости исключительно от моего патриотизма и энергии». Но и Екатерина II жаждала создания словаря. Об этом свидетельствует прямое требование. Уже на втором заседании Российской академии старейший и наиболее доверенный из статс-секретарей императрицы И.П. Елагин от имени государыни напомнил собравшимся, что их прямая обязанность – сочинение словаря и грамматики. Стало быть, Екатерина II боялась, что Академия, как некогда Вольное российское собрание при Московском университете, уклонится в сторону, к простым просвещенческим функциям. Дашкова была согласна с подходом государыни. Их разделило другое.

С 70-х гг. императрица занималась иной отраслью филологии. Составляла свой словарь, который должен был охватить как можно больше языков в сравнении и показать родство различных «диалектов» с русским. Возможно, словарь Российской академии виделся ей как развитие и продолжение этой работы, но уже на материале одного языка. Однако княгиня начала самостоятельный труд. Разработала для него концепцию и стала воплощать в жизнь, игнорируя попытки императрицы добиться алфавитного построения. Когда за алфавитный принцип высказались все ее сотрудники, за исключением Фонвизина, она своей волей как глава Академии настояла на словообразовательном. В мемуарах Дашкова пишет, что академики были с нею согласны, и она передала императрице их единодушное мнение. В реальности на нее давили и «сверху», и «снизу». Но Екатерина Романовна не привыкла уступать давлению. Так, словари с самого начала двинулись по разным дорогам. Могло ли это устроить императрицу? Наверное, она хотела, чтобы с ней советовались.

Но Дашкова была слишком независима. Она отказывалась впрягаться в чужие проекты, зато впрягала всех в свои. Тот факт, что государыня хоть и покровительствует словарю, но не принимает непосредственного участия в работе над ним – что несказанно повысило бы статус издания, – не мог не сердить княгиню.

Уже к лету 1785 г. взаимное раздражение стало заметно. 28 июня, в праздничный день своего восшествия на престол Екатерина II писала барону Гримму о новом проекте: «Это, быть может, самый полезный труд, какой когда-нибудь был произведен для всех языков и словарей, и особенно для русского языка, для которого Российская академия задумала составить словарь, для чего она, сказать правду, совершенно не имеет достаточных сведений»{904}. Княгиня также не питала к детищу подруги особого пиетета: «Странное это произведение представлялось несовершенным и бесполезным и внушало мне какое-то отвращение»{905}.

Вскоре императрица вернулась к теме. «Обер-шталмейстер Нарышкин и я, мы завзятые невежды, – признавалась она Гримму. – И своим невежеством бесим обер-камергера Шувалова и графа Строганова, которые, и тот и другой, состоят членами по меньшей мере 24 академий, и в частности Российской. Вот отчасти чтобы побесить их и показать им, что им приходится сообразовывать свой Русский словарь с мнением невежд, мы и составили наш словарь на Бог весть скольких языках»{906}.