Хотя эта книга посвящена главным образом политической истории Франции, степень развитости некоторых сторон жизни этой страны, развитие условий жизни в Париже и т. д. имеют для нас большое значение как примеры условий, сделавших возможными политические события 1814–1848 гг.

Революции 1830 и 1848 гг. были в значительной степени делом рук парижан, и поэтому, чтобы их понять, совершенно необходимо хотя бы немного понимать, каким тогда было положение в столице. Состояние французского общества в этот период отражает общую ситуацию в стране – переход от эпохи тарого режима к современной Франции, которую мы видим сегодня. И как любая переходная эпоха в жизни общества, этот период состоял из нескольких этапов, которые нужно учитывать в обычной истории[238].

Французское общество никогда не выглядело более рафинированным, чем в этот период, когда на него наложили отпечаток дворяне, получившие выгоду от своих недавних несчастий, и буржуа, никогда не забывавшие свою привычку к холодной сдержанности. Однако теперь существовали политические разногласия, в результате которых возникли минимум две политические партии; поэтому единого высшего общества, как во Франции XVIII в., теперь не было. Были, с одной стороны, салоны роялистов, с другой стороны, салоны либералов. Когда в квартале Шоссе д’Антен[239] и предместье Сент-Оноре[240] устраивали приемы и веселые праздники, можно было уверенно сделать вывод, что в Сен-Жерменском предместье[241] царит печаль и его обитатели не интересуются списками гостей, приглашенных на ближайшие празднества.

Однако и роялисты, и либералы одинаково предпочитали неброскую элегантность, испытывали огромное наслаждение от жизни салонов и наслаждались обществом элегантных женщин. Возродилось прежнее французское искусство вести беседу, характерными чертами которого были почтение к собеседнику, оживленность и любезность. Благородство манер и этикет, характерные для этих кругов, в сущности, исчезли навсегда, когда это общество стало угасать после 1848 г. В салонах 1820 и 1840 гг. снова звучали прежние остроумные разговоры с их сложным построением, умными и находчивыми ответами, с их шутками и остротами. Возродились даже мадригалы и другие преувеличенные поэтические похвалы, характерные для старого режима. Говорили о политике, философии, искусстве, но так же, как было перед революцией, гораздо меньше внимания уделяли естественным наукам, поскольку французы интересовались в первую очередь литературой. Драмы Виктора Гюго, картины Энгра и Делакруа, лирическая музыка Мейербера и Берлиоза занимали в разговорах значительно больше места, чем открытия Ампера в области электричества или Араго в астрономии.

Влиянию правящих классов на жизнь общества еще не угрожало влияние с противоположной стороны – от низших классов. Редко случалось, чтобы человек, претендовавший на место в обществе, позволил себе употребить в разговоре хотя бы одно жаргонное слово. Общество еще не испытало на себе и влияния задир и скандалистов из средних классов – подлинных артистов и бездарностей, пытавшихся быть артистами, литераторов и в первую очередь людей из окололитературной богемы. Идеи, манеры, художественные и литературные вкусы этих выскочек из мира литературы и знаний пока еще были для «хорошего общества» лишь темой шуток и карикатур, и назвать что-то «буржуазным» означало заклеймить это как безнадежно устаревшее.

Однако у общества были капризы. Например, около 1820 г. оно вдруг сошло с ума от стихов Байрона, от «Вертера» Гете и от «Рене» Шатобриана. Из-за этого увлечения стало модно выглядеть «разочарованным» и «уставшим от жизни». «Молодые люди, обычно обладающие прекрасным здоровьем, играли роль чахоточных». «Неземные» стихи Ламартина были популярны во многих и достаточно многочисленных кружках хрупких и словно бестелесных дам, которые, поднимая взор к небесам, «уверяли, что питаются только запахом роз».

О дворе Людовика XVIII известно очень мало: это был король с душой ученого, знаток классической литературы – короче говоря, пожилой джентльмен-горожанин, который читал наизусть Горация и произносил действительно умные шутки, но он был слаб здоровьем и к тому же страдал подагрой, а потому не любил бывать в обществе. После того как его сноха, герцогиня де Берри, после трагической гибели своего мужа перестала исполнять свои придворные обязанности, в Париже давали очень мало светских приемов. Исключением были праздники, которые устраивали герцог и герцогиня Ангулемские в своих резиденциях и граф д’Артуа, предполагаемый наследник трона, в павильоне Марсан[242], где он держал свой штат. При Карле Х количество гостей на этих приемах было ограниченно: на них допускали лишь узкий круг давних роялистов с хорошей репутацией и людей, доказавших свою верность монархии. Разумеется, при орлеанском режиме ситуация резко изменилась.

Луи-Филипп взошел на трон в результате совместных усилий народных масс Парижа и буржуазии. Верности народа он добился тем, что спел «Марсельезу» на балконе дворца Тюильри, верность буржуа заслужил тем, что охотно допускал их в свои салоны. Первые приемы, которые дал Луи-Филипп в Пале-Рояле, были очень необычным зрелищем. Этот снисходительный король позволил присутствовать на них любому аккуратно одетому человеку, и офицеры Национальной гвардии пришли из рыночных округов и из пригородов, одетые по всей форме, ведя под руку своих жен, чтобы выразить почтение «королю-гражданину».

Личные добродетели короля и королевы и неброская простота всего их домашнего хозяйства, разумеется, привели в восторг буржуа. Они обрадовались, когда король объявил, что разрешает им гулять по саду Тюильри под самыми своими окнами и для этого вход в сад будут открывать в определенные дни. Гостей провели по салонам и даже по спальням королевской четы, и, конечно, на них произвели впечатление признаки умелого управления хозяйством, которые они должны были увидеть и в общественной, и в частной жизни двора. Они с удовольствием увидели короля и высоко оценили то, что он ходил среди них со своим хорошо знакомым каждому из них зеленым зонтом, который для среднего буржуа был символом одновременно бережливости и предусмотрительности. На них произвело большое впечатление и то, что король даже в присутствии послов сам резал для себя за столом кусок птицы так же, как сделали бы они сами.

Сыновья короля получили такое же образование, как сыновья буржуа. Они учились в государственном лицее, а когда закончили обучение, в Тюильри по этому поводу был устроен прием, на который были приглашены их товарищи. И надо честно сказать, что, несмотря на все обвинения, которые выдвигали против Июльской монархии, ни одного умершего принца даже при старом режиме не оплакивали так, как герцога Орлеанского после его трагической смерти в 1842 г.