Никем не замеченные, мы добрались до места, где утром наши разведчики попали под обстрел и вынуждены были повернуть назад. Судя по всему, русские уже успели обыскать погибшего тогда солдата на предмет наличия у него документов.

Спешившись, мы осторожно стали приближаться к городу, приказав водителям догнать нас позже. Дома на окраине выглядели брошенными, а вокруг царила полная тишина. Вскоре показались старинные средневековые ворота, и дорога свернула вправо по направлению к вокзалу, на проезжей части лежали два застреленных местных жителя. Наконец нам удалось заметить какого-то мужчину, боязливо выглядывавшего из окна. Из своего дома он вышел после долгого колебания, все еще не веря, что видит перед собой немецких солдат.

Убедившись, что перед ним действительно немцы, мужчина торопливо сообщил, что русские заняли город еще два дня назад, расположившись на вокзале. Там же наблюдалось и скопление танков. Неприятель наладил работу железнодорожной станции, и теперь по железной дороге непрерывно шли эшелоны с живой силой и техникой.

Мы решили сами убедиться в достоверности этих сведений. Троим солдатам была поставлена задача незаметно приблизиться к вокзалу через дворы, а второй группе я приказал проделать то же самое, следуя по дороге от ворот. Остальная часть разведывательного отряда должна была прикрывать их с тыла, заняв позиции возле ворот, к которым уже подтянулись наши машины.

Время тянулось медленно, и я в ожидании возвращения обеих групп не находил себе места. При более детальном осмотре местности возле ворот в глаза бросилась ужасающая картина — прямо на дороге лежал почти раздетый изуродованный труп женщины.

Со временем местные жители немного осмелели и отважились к нам приблизиться. В основном это были женщины и дети, а также несколько стариков, которые просили забрать их с собой. Однако с нашими двумя машинами это полностью исключалось, и я посоветовал им преодолеть несколько километров, чтобы добраться до Кенигсберга, пообещав, что в течение получаса мы обеспечим им свободную дорогу. Однако жители были настолько сбиты с толку, что, по всей видимости, не поняли моего предложения. Мне они показались какими-то апатичными — судя по всему, им пришлось пережить нечто ужасное. Постояв немного, они понуро потянулись назад в свои дома.

Наконец вернулись обе разведгруппы и доложили, что возле вокзала действительно стояло около пятидесяти танков. По мнению разведчиков, русские войска располагались в южной и восточной частях города. Мои солдаты тоже заметили лежавших на тротуарах и возле входов в дома убитых местных жителей. Однако улицы оставались пустынными.

Теперь мы знали достаточно — пробиться через русские части к лесу, где в грузовиках находились документы «особой важности», не представлялось возможным. Кроме того, русские наверняка уже обнаружили эти машины.

Тем временем местные жители разбрелись по своим домам, но рядом с нами продолжали стоять две женщины с грудными младенцами на руках. Они молчали, но выражение их глаз было красноречивее всяких слов. В них читалась мольба взять их с собой. Нам ничего не оставалось, как разместить этих несчастных на полу бронетранспортеров, после чего разведотряд тронулся в обратный путь. У каждого из нас на душе было тяжело, но мы ничем не могли помочь людям в уже занятом противником городе. Тело нашего погибшего боевого товарища также было размещено в БТР — его следовало похоронить со всеми воинскими почестями.

Тем временем русские опомнились, и позади нас послышался лязг гусениц их танков. Однако было уже поздно — мы скрылись в лесу.

Я взял за правило каждый вечер проводить со всеми своими командирами совещание по обсуждению обстановки, считая, что таким образом офицеры лучше узнают друг друга и проникнутся доверием ко мне. Только так из разрозненных подразделений можно было создать настоящую боеспособную дивизию. Каждый день я бывал во всех частях, чтобы и личный состав узнал меня.

Теперь нам предстояло выиграть еще немного времени до того, как развернутся бои за сам плацдарм, — каждый день отсрочки мог стать для нас решающим. Для введения русских в заблуждение относительно наших сил и очертания переднего края я решил занять несколько населенных пунктов за пределами плацдарма. Размещенные в них подразделения должны были отойти на заранее подготовленные основные позиции только после сильного напора неприятеля. В Кенигсберг, то есть на направлении предполагаемого первого удара противника, для усиления двух батальонов фольксштурма была направлена рота 600-го парашютно-десантного батальона, а также недавно пополненный пехотный батальон. Его командира, майора пехоты, я назначил там командовать.

Не успели наши подразделения занять в Кенигсберге позиции, как в тот же вечер русские силами до сорока танков и нескольких батальонов пехоты попытались взять город штурмом. Первый удар парашютно-десантной роте, несмотря на большие потери, удалось отбить. Однако в полночь противнику, подошедшему с двух сторон — с севера и юга, — удалось прорваться в город, и в нем развернулись ожесточенные уличные бои. Нашим солдатам с помощью панцерфаустов удалось подбить более десяти танков, однако им пришлось медленно, хотя и организованно отступать. К утру они оторвались от русских и заняли позиции на плацдарме. Этот первый бой показал мне, что даже недавно вновь воссозданные части оказались достаточно сплоченными и с каждым новым днем боев они могли стать еще сильнее.

Когда ранним утром я вернулся из Кенигсберга на свой тыловой командный пункт в Шведте, к великому моему удивлению, меня там поджидал командир кенигсбергского батальона фольксштурма. Судя по значку, он был крайслейтером НСДАП. Завидев меня, этот партийный деятель взволнованно доложил:

— Кенигсберг пришлось оставить!

Как мне стало известно, он поджидал меня еще с вечера. Этот «руководитель» просто-напросто сбежал, бросив своих людей на произвол судьбы. На военном языке такое называлось трусостью перед врагом и дезертирством, и я приказал арестовать его и отдать под военно-полевой суд дивизии. Случай был настолько ясным, что в исходе дела сомневаться не приходилось — суд вынес ему заслуженный смертный приговор.

Во время обстоятельного разговора с военным судьей выяснилось, что в отношении представителей партийной государственной власти имелось специальное распоряжение, согласно которому они могли быть осуждены только партийным судом. Однако мы пришли к единодушному мнению, что в данном случае речь шла не о партийном функционере, а о командире батальона фольксштурма. Поэтому приговор был подтвержден и публично приведен в исполнение.

Из Берлина мне сообщили, что Борман был взбешен подобным вторжением в компетенцию партийных органов. Возможно, здесь определенную роль сыграло также известие об утраченных документах. Как бы то ни было, меня предупредили, чтобы я был осторожен и готов к неприятностям. И действительно, уже на следующий день у нас объявился гаулейтер Штюрц[289]. Он обрушился на меня с такими упреками из-за своего крайслейтера, что мне пришлось на правах хозяина положения поставить его на место. После моего простого вопроса, остается ли безнаказанным дезертирство у партийных функционеров, он сдался. Ему пришлось убедиться, что мной двигало лишь стремление соблюсти закон.