узнал уходящего Александра Трифоновича, весело и вослед назвав поэта именем его главного героя: «Как же, как же, Василий Тёркин!»

Ниспосланная писателям привилегия иметь дачу выглядит еще бо́льшим благодеянием на общем фоне скудной шестисоточной маеты, в которую было ввергнуто все остальное население Советского Союза. Простому народу разрешили иметь дачи с 1949 года после принятия постановления Совмина СССР «О коллективном и индивидуальном огородничестве и садоводстве рабочих и служащих». Первым пунктом шло «повышение урожайности овощных культур и картофеля», которым должны были заниматься «рабочие и служащие» после работы. Обратите внимание – от писателей никто не требовал сажать картошку на своих гектарах, они были от этого оброка освобождены. Рядовым гражданам начали раздавать участки от шести и до двенадцати соток. Рабочие и служащие обязаны были в течение первых трех лет полностью освоить своим личным трудом отводимую им землю, насадив фруктовые деревья и ягодные кустарники.

Дачник жил в условиях строгого контроля: забор не должен был превышать высоты одного метра, и только штакетник или сетка-рабица, из шести соток строить только на одной, да и то времянку, якобы для хранения инвентаря. Подвал нельзя, второй этаж нельзя, общая высота три метра. Строго ограничили метраж домика, до 25 квадратных метров, чтобы не дай бог не пробудился частнособственнический инстинкт (позже разрешили иметь в доме уже три комнаты, но не более 60 квадратных метров). Литераторов все это мало коснулось.

Поскольку ДСК «Советский писатель» был кооперативом, у него имелись свое правление и председатель. Разные литераторы занимали эту важнейшую в бытовом плане должность. Например сценарист Михаил Маклярский, один из авторов сценария фильма «Подвиг разведчика» (1947) и отставной полковник госбезопасности. В 1961 году Маклярский продал свою дачу Льву Шейнину. О нем следует упомянуть особо – это не только советский писатель, но основоположник детективного жанра в отечественной литературе, который достиг расцвета уже в «застойное» время, благодаря активному творчеству братьев Аркадия и Георгия Вайнеров, Аркадия Адамова, Аркадия Безуглова, Эдуарда Хруцкого и других авторов. Шейнин является зачинателем той самой традиции, согласно которой авторы детективного жанра приходили в советскую литературу в основном из правоохранительных органов, используя накопленный там опыт работы в процессе создания своих произведений.

Сначала Шейнин сажал сам – в 1934 году он расследовал убийство Кирова, что надолго сплотило его со сталинским прокурором Андреем Вышинским. Они работали вместе и на так называемых больших московских процессах, в результате которых была уничтожена бо́льшая часть «ленинской гвардии». Параллельно Шейнин писал детективные рассказы и пьесы – за материалом далеко ходить было не надо. Он использовал для своих опусов информацию из уголовных дел, которые сам и вел.

А потом посадили его самого, в октябре 1951 года. Борис Ефимов в 2005 году рассказывал, как шел однажды по улице Горького, а навстречу ему Сергей Михалков. Тот его и огорошил:

– Слышал, Шейнина посадили?

– Как так? Он же сам сажал!

– Ну вот, а теперь его самого взяли…

Сидел он в Лефортове. Опасаясь пыток, Шейнин «изобличил» многих, в том числе соавторов – братьев Тур, а также Илью Эренбурга, Бориса Ефимова и многих других.

В конце 1953 года Льва Шейнина отпустили из-под стражи, сняв с него все нелепые обвинения. Постепенно литературный багаж Шейнина становился все увесистее. И все же в памяти многих своих коллег (да и читателей) он оставался как следователь периода массовых репрессий. Забыть такое трудно. Вероятно, по этой причине в 1956 году он не получил орден Трудового Красного Знамени, к которому его представил Союз писателей{634}. Вообще эта известность – странного рода. Нелегко и по сей день совместить в столь обаятельном человеке две ипостаси. Да в этой книге таких персонажей хватает…

Если прокурор Вышинский называл своего любимого помощника Лёвой, то коллеги-писатели Лёвчиком. «Толстенький, кругленький, как колобок, он сразу же из прихожей, минуя гостиную, вкатывался туда, где был накрыт стол. И принимался его разрушать… Он обожал поесть… Позже я узнал, что одной из причин неуемного аппетита был диабет: это уж не вина, а беда. Внешне он выглядел столь зазывно приветливым и улыбчивым, что его и прозвали Лёвчиком», – вспоминал Анатолий Алексин{635}.

Желающих порасспросить Шейнина о его былых делах находилось немало. Особенно среди тех, кто сам хлебнул лиха в сталинских лагерях. Не зря же Юрий Осипович Домбровский (его сажали четыре раза) в своем романе «Факультет ненужных вещей» вывел узнаваемого персонажа – Романа Львовича Штерна, «начальника следственного отдела прокуратуры Союза, который “сочиняет процессы в Москве”». А вот и характеристика из романа: «А человек он хоть и умнейший, но подлейший». Роман Домбровского так и не был опубликован в СССР.

К концу литературной карьеры Лев Романович мог похвастаться не одним томом незатейливых сочинений: «Записки следователя», «Военная тайна», выходивших огромными тиражами. Тертый калач, Шейнин стал весомой фигурой в Союзе писателей, большое влияние обрел он и на киностудии «Мосфильм», получив должность главного редактора, заседал он и в худсовете Министерства культуры СССР. Ушел из жизни в 1967 году, похоронен на Новодевичьем. Благодарен Шейнину (как участнику Нюрнбергского процесса) за помощь Юлиан Семёнов: «Его рассказы о Геринге и Гессе отличались точностью, он много раз говорил с Герингом, и тот поведал ему целый ряд историй, ранее никому не известных»{636}.

Интересная жизнь была у членов кооператива. Чем они только не занимались, а вот полностью абстрагироваться от советской действительности с ее бытовыми склоками и крикливыми собраниями соседей не могли. Когда в середине 1970-х годов правление ДСК возглавил Юрий Нагибин, он сразу же под предлогом ремонта дороги закрыл шлагбаумом сквозной проезд в соседний дом отдыха: чтобы укоротить порядком поднадоевший поток «чужих» автомобилей. Скандал был неизбежен и жалобы автомобилистов достигли Союза писателей, откуда немедля для разбирательства прибыл оргсекретарь Виктор Ильин. На борьбу с шлагбаумом собрался даже партийный актив поселка. В итоге дорогу вновь открыли.

Удивительно, как вообще Юрий Маркович Нагибин с его антисоветским аристократизмом согласился руководить дачным кооперативом. В Красной Пахре он жил не в сборном домике, а в каменном, благо, что на заработанные своим собственным писательским трудом деньги он мог себе это позволить. На даче он тоже писал дневник. 2 октября 1968 года: «Сегодня снегопад сочетался с листопадом. Казалось, что падают снежинки – белые, желтые, красные. Снега было больше, чем листьев, и потому он подчинил их себе. Хорошо было в лесу: мощный шум, осиновые, вишневого цвета листья под ногой, распахнувшиеся во все стороны коридоры. <…> Я шел, подводя итоги своей жизни, и неожиданно остался доволен ею. В наше чудовищное время я жил почти как хотел, это, конечно, чудо. И грех мне сетовать на малые неудачи. Надо окончательно изгнать беса мелкой суеты из души и доживать свой,