Александр Трифонович был депутатом Верховного Совета РСФСР четырех созывов, помогал людям, как мог. Особенно часто избиратели приходили к нему просить квартиру, прописку. Нередко безысходность ситуации навевала самые крамольные мысли. «Порой кажется, что нет и самой советской власти, или она настолько не удалась, что хуже быть не может»{628}, – отметил Твардовский в дневнике 22 февраля 1964 года.

Новая дача – новые соседи, а среди них – Юрий Трифонов (почти тезка!), оставивший прекрасные воспоминания «Записки соседа», 1972 года. Юрий Валентинович писал, что поначалу встречались они с Твардовским изредка, здоровались через забор: «По утрам Александр Трифонович возился в саду, трещал сучьями, жег костер или рубил дровишки на маленьком рабочем дворе за своей времянкой, как раз возле угла нашего общего забора. Часов в шесть утра я слышал кашель Александра Трифоновича, знал, что он уже встал, возится с сучьями, и тоже вставал и выходил в сад. Я делал гимнастику, приседал и махал руками в еще сыром и темном саду, приближаясь к тому углу забора, неподалеку от которого работал Александр Трифонович. Какой у меня сад! Лес, высокая трава, ели, березы, осина… Приблизившись к забору, я говорил в ту сторону, откуда раздавался треск сучьев: “Здравствуйте, Александр Трифонович!” Иногда мы разговаривали о садовых делах. Александр Трифонович советовал разредить лес, вырубить молодняк, в особенности осину».

Отношения Трифонова с садово-огородной темой были никакими, он говорил про себя, что «совершенно ничтожен как сельский хозяин». А ведь это кажется вполне логичным, учитывая его городскую прозу. Александр Трифонович в конце концов перестал давать своему соседу советы: а смысл? С таким же усердием можно было писать письма в ЦК с просьбой отменить цензуру, все равно толку никакого. И в том, и в этом случае. Лишь иногда Твардовский «с оттенком удивления» говорил о том, «какой отличный сельский хозяин Григорий Яковлевич Бакланов», тем самым как бы приводя его в пример.

Трифонову, так же как и Твардовскому, очень мешало соседское радио. Но как тактичные люди они не решались его «выключить», стеснялись: «Как попросишь? Мы незнакомы». Выручил еще один пахринский житель – Иосиф Дик, детский писатель. Без всяких экивоков он поговорил с хозяевами радио и оно «заткнулось»{629}. Фронтовик Иосиф Иванович Дик действительно был очень бесстрашным человеком, он потерял на войне руки и глаз, но впоследствии научился не только печатать на машинке, но и водить автомобиль[23].

Но не только деликатность объединяла двух соседей (помимо того, конечно, что оба они были выдающимися писателями). Выяснилось, что и на многие вопросы они смотрят одинаково. Твардовский порой навещал Трифонова рано поутру. Он стучал палкой в стекло веранды, говоря: «Тургенев говорил: русский писатель любит, чтобы ему мешали работать». Трифонов искренне этому радовался. Летом, как правило, в восемь утра, они ходили на речку Десну. Причем эта «церемония» была обставлена довольно необычно – Твардовский подходил к дому, громко призывая в открытое окно: «К барьеру!» А еще «Александр Трифонович не любил цивилизованного пляжа, вообще пляжа… Он любил островок, где ивы, уединение, вязкое дно, всегда немного тинисто и грязно, но лишь на первый взгляд грязно, на самом-то деле грязь на пляже, а здесь самая чистая вода на всей реке. Потому что ключи; местами даже стынью обдает, плывешь, плывешь и – холодом по ногам»{630}.

Примечательно, что Александр Трифонович на общественных началах возглавил в ДСК «комиссию по озеленению» – довольно абсурдное на первый взгляд название, согласитесь. Какое может быть озеленение среди лесов и полей? И потому «работа комиссии и ее главы свелась к банальной уборке обочин перед заборами дач. Это вменялось в обязанность каждому жителю поселка, но, что греха таить, многие относились к такой повинности халатно. Твардовский не ругался с нарушителями. Он просто шел к захламленной обочине и начинал ее убирать. Обычно у владельца дачи просыпалась совесть, он выходил на аллею и помогал знаменитому поэту»{631}.

Дача Твардовскому нравилась, конечно, не обошлось и без ремонта. 8 августа 1964 года Александр Трифонович отметил: «Пахра. Перебрался наверх, гонимый малярами, орудующими внизу. Только сон, да утренняя зарядка с лопатой и тачкой, да еще, конечно, купанье – вот и все дачные блага этого лета… Дом хорош, комната, где сейчас сижу, хороша, и я уже примирился и сжился со скосами потолка (мансарда)… Третьего дня у Маши был явный сердечный приступ»{632}.

Если бы сердце болело у Александра Трифоновича только за жену – но силы поэта уходили на борьбу за «Новый мир», удручало его и общее состояние советской литературы, как и общества в целом. «Печаль была непомерная. То, что называется, смертная печаль», – напишет об этом периоде Юрий Трифонов. Здесь, в Красной Пахре, Александр Трифонович Твардовский и умер. У Константина Ваншенкина есть пронзительное стихотворение, которое так и называется – «В Красной Пахре». Это, пожалуй, одно из лучших по эмоциональному накалу воспоминаний об эпохе Твардовского, хотя и написано оно не в прозе, привычной для мемуаров:

Какой ужасный год,

Безжалостное лето,

Коль близится уход

Великого поэта.

…Как странно все теперь.

В снегу поля пустые…

Поверь, таких потерь

Немного у России.

31 декабря 1971 года, подводя итоги года, Юрий Нагибин запишет: «Умер Твардовский, раздавленный, облысевший от рентгенов, обезъязычевшийся, в полусознании». А ведь еще полтора года тому назад, 19 мая 1969 года Александр Трифонович был у Юрия Марковича: «Явился поддатый Твардовский, к Солодарю (Цезарь Солодарь, сосед Нагибина. – А. В.) было послано за водкой, и сейчас мама пирует с Ал. Тр. в каминной. Мама, что там ни говори, угодничает перед Твардовским. Зная мое отрицательное отношение к его непрошеным, нетрезвым визитам, все-таки пытается втянуть меня в эту тусклую вечерю. А так – не смей думать о водке. Видимо, считается, что с Салтыковым (Алексей Салтыков, кинорежиссер. – А. В.) водка губительна, а с Твардовским – целебна»{633}.

Дело, конечно, не в целебности алкоголя, хотя на эту тему можно долго рассуждать, а в том, что Твардовского в народе очень любили, строки его из «Василия Тёркина» цитировали в различных житейских ситуациях. Он был как «наше всё». Поэт Марк Лисянский, автор гимна Москвы «Дорогая моя столица», однажды встретил Твардовского в Сандунах: «Он после бани вышел бодрый, сияющий, розоволицый, тщательно причесанный. Я в это время сдавал пальто в гардеробную. Мы поздоровались. На его лице я заметил что-то вроде удивления, дескать, человек имеет дома ванную, а ходит в Сандуны… Принимая пальто, сказал не то гардеробщику, не то мне: “Все грехи свои смыл” и пошел к выходу». Гардеробщик же