— Той ночью.

— Да, той ночью. До тех пор я никогда не обращала на него внимания, это правда, даже больше — мне было довольно тяжело общаться с Хайме, не знаю почему. Личных мотивов ненавидеть его у меня не было, но я его ненавидела; Хайме казался мне авантюристом, классическим канатным плясуном из фоторепортажа. Не знаю, понимаешь ли ты меня. Я не должна была его упрекать в этом смысле, потому что Рейна шла за ним так, как только можно было идти за мужчиной, но они не встречались и месяц, хотя уже спали вместе, так что… Когда я вошла, то сразу же прислонилась к стене. Можешь себе представить: такое время, я боялась, что с ним могла быть твоя мать. Уф! Я не могла даже подумать об этом… Конечно, ни я, ни кто другой в жизни ей не преподносили такого сюрприза, как тот, от которого мне следовало ее оградить… Помню, моим первым желанием было убить его. Серьезно тебе говорю. Мне захотелось убить его или хотя бы тяжело ранить.

Я не испугалась силы слов Магды, напряженных, как стрела арбалета. Я не думала о матери, не пыталась ее вспомнить.

Я думала о ее сестре, я отчетливо видела, как Магда двигается, слышала, как она говорит, каждое слово, когда она описывала мне происходящее.

— И как ты себя повела? — спросила я.

— Как обычно себя ведут люди. Потому что она была беременна.

— Моя мать? Да ладно! — пробормотала я.

— Не говори мне, что ты не знаешь!

— Ну, нет, — призналась я удивленно. — Мне об этом никто никогда не рассказывал.

— Нет? Ясно… — ей понадобилось время, чтобы продолжить, — на фотографиях это не заметно. Твоя мать вышла замуж уже беременной, вы родились через шесть месяцев после свадьбы. Тогда многие не догадывались об этом, потому что церемония прошла в Гваделупе, а приглашенных почти не было, а о том, что в нашей семье часто рождаются близнецы, моя мать рассказала всем на свете…

— Ну, значит, — признала я, — в действительности мы не были недоношенными.

— Нет, — согласилась со мной Магда, — вы родились в срок, более или менее в срок, так же, как и твой сын.

Я надолго замолчала, пока она не торопясь ожидала моей реакции. Магда сидела рядом и улыбалась.

— Да, конечно, — согласилась я, и только теперь она рассмеялась мне в ответ.

— Я права?

— Конечно, время тогда было сложное…

— Ну да! — я посмотрела на нее и увидела, что она больше не смеялась.

— Я думаю, что вы были на подходе. Они оба получили свое. Твоя мать подчинялась ему, так было оговорено, а он подчинялся Будущему, именно так, с большой буквы. Каждому свое, я так думала тогда… Хайме был благодарен ей, в противном случае, я бы заметила это, ведь они две стороны с одной медали, а я слишком хорошо знала ему цену. И все же я ошиблась, потому что так не было или, по крайней мере, так не было для меня.

Я была готова спросить Магду, не была ли она тоже влюблена в моего отца, но в последний момент не решилась. Она улыбалась мне, а ее индейские губы были так похожи на мои. Когда я видела, как они двигаются, мне казалось, что она никогда не начнет рассказывать эту историю. Но она держалась очень спокойно, временами глядя мне прямо в глаза, и, когда, наконец, начала, я поняла, что она никогда не была влюблена в папу, и порадовалась за нее.

— В конце концов то, что мне бросилось в глаза ночью в этом гроте — а я прежде даже не пыталась понять суть твоего отца, — то, что там он был властелином, — когда оторвал локоть от стойки бара только для того, чтобы указать на нас пальцем, а потом рукой в воздухе нарисовал круг, давая понять официанту, что все мы приглашены. Это была та часть его, которую я раньше не знала, а когда я отдала себе в этом отчет и осмотрелась вокруг, то начала многое понимать. Эти плохие копии мафиози из фильмов, развязные, пошлые, глупые, плохо одетые, такие ненатуральные, что были почти комическими, все они, если не побояться сказать правду, были его друзьями, они вместе росли и воспитывались. Понимаешь? Он мог бы стать таким же, как они. Мог пойти работать на фабрику, вставать в шесть часов утра, наскоро завтракать и бежать к станку, судьба мальчиков из этих мест складывалась по-разному — удачно или неудачно. Он мог бы жениться, как все, отслужить в армии, его жена могла быть красавицей, он берег бы ее, как пообещал перед алтарем, он мог бы найти работу в Аройо Аброньигаль или в каком-либо другом квартале с похожим названием.

Он, сын учительницы, стал адвокатом, учился в университете и мог претендовать на что-то лучшее. Твой отец один сумел выбраться из своего квартала, он даже мог купить машину, отчего приобрел недоброжелателей, и всегда находился какой-нибудь привратник, который называл его «доном», потому что для этого он и учился, хотя это обращение не давало никаких серьезных преимуществ. Тут его часто посылали к черту, о чем ему сразу докладывали доброхоты.

«Что происходит? Вы столько времени голодали? Ничего себе, черт возьми. Как же так? Ведь вы были богаты…» Невероятно, но люди так думали, ведь ты сам не можешь рассказать обо всем, что происходило в то время в стране. Каждый из них говорил: «Да, понимаю», но они не понимали и половины. «Можно было бы поехать в Португалию…»

Чиновники приходили смотреть, как играют дети около пруда в парке «Синдикаль», но все эти чиновники были богатыми, они просто смотрели. А люди это терпели, но не твой отец, нет. Он наплевал на экономический план развития Испании и воспользовался этим. Он вошел через кухню, чтобы стать богатым, богатым по-настоящему, — импортный «мерседес», квартира в двести метров на улице Генова и вилла в несколько сотен гектаров в провинции Касерес, как та… О чем я говорила до того?

— О том, что он был занят…

— Именно. Той ночью, когда я увидела его в том жалком притоне с этими людьми, я пыталась представить себе, что он чувствует каждый раз, когда возвращается в свой квартал, чтобы поговорить со своими друзьями, выпить с ними, уединиться с какой-нибудь из этих девушек с такой жуткой кожей, которые, похоже, продолжали притягивать его. Он же мог выбрать кого-нибудь среди бывших учениц из Саградо Корасон, женщин безупречных, блестящих, хорошо одетых и прекрасно причесанных… Я смотрела на него и старалась представить, кем он сейчас себя чувствует, представить, каким он был раньше, в четырнадцать лет, шестнадцать, восемнадцать, что он ел, как одевался, какие идеи сформировали его собственное будущее, и поняла, что именно он получил из своего детства: снобизм и расточительность, нежелание обновлять гардероб и равнодушие к вещам, отвращение к хорошим манерам. Мгновенно я очень четко поняла роль твоей матери и стала завидовать ей, потому что она была той, кто устранял любые проблемы. В ней сконцентрировались все девушки, к которым он даже не приближался в течение многих лет, а только смотрел на них с вожделением в метро или в парке, или когда они шли по улице. Она была для него больше, чем невеста, больше, чем жена, намного больше, чем все это, вся эта банда, — это его жизненная собственность, клевер с четырьмя листочками, понимаешь? Каждый раз, когда он ее целовал, каждый раз, когда он был с ней, каждый раз, когда спал с ней, он делал намного больше, чем просто спал, потому что он спал со всем миром, заключенным между ее ногами, он спал с законами логики, воспитания, судьбы, она была одновременно его оружием и его триумфом, ты это понимаешь?