– за порядок суммы ручаюсь. Фильм не вышел, тема, очевидно, утратила актуальность, а в литературе о Горбачеве не попадалось и упоминания об этом замысле, как не попадалось мне упоминания «Открытого письма» с обвинением Ельцина в убийстве одноклассника. После воцарения Ельцина выступал в Институте Гарримана его советник. У меня были занятия, пойти я не мог. Пошел хороший знакомый, журналист Сэм Чавкин. Сэм вооружился магнитофоном, вернулся, и я услышал, как выступающий отвечает на вопрос, кто финансировал Фонд Горбачева: «Киссинджер дал миллион».

«Он, Михаил Горбачев, человек, обладавший огромной властью, перекроивший карту Европы, вдруг оказавшийся не в чести и ушедший на пенсию размером два доллара в месяц, заговорил об этом впервые перед телевизионными камерами со слезами на глазах: “Бог с ними со всеми. Сделаю пару выступлений. Появлюсь в рекламных роликах. Смогу же я что-нибудь заработать! ”».

Vogue, 1999–2000, январь-декабрь, № 12.

Сотрудница русского издания зарубежного журнала мод расспрашивала Михаила Сергеевича о минувшем. А я на десять лет раньше услышал о текущем: «Как там Горбачев?». Задал вопрос политолог Говард Свирер. Если бы не было свидетелей нашего разговора, не повторял бы я своего ответа: «Станет консультантом американского руководства по советским делам». «Дикость!» – расценил Говард мой ответ. Он, к сожалению, был уже смертельно болен, и вскоре его не стало. При нашем разговоре присутствовавшие и ныне здравствующие тоже недоверчиво покачали головами, они же потом, когда пресса оповестила, что низложенный Горбачев принял участие в совещании на американской военно-морской базе, сочли меня чуть ли не пророком. Затем через аппарат ООН стало известно, что американский нефтяной магнат предложил Горби место бармена в пивной для избранных, предложение было отклонено, однако Михаила Сергеевича все увидели на телевизионном экране рекламирующим товар неалкогольный – пиццу. А в интервью Vogue Горбачев сетовал на скудость своего финансового положения и надеялся дела поправить «парой выступлений».

Не будем считать деньги в чужом кармане, но и легковерны не будем. В двух университетах, где Горбачев выступал, я тогда же преподавал. Жужжали разговоры профессуры: зачем столько платить неспециалисту за рассуждения… о чем? Об охране окружающей среды. Полученное Горбачевым за пару выступлений в сто тысяч раз превышало пенсию, размеры которой он оплакивал.

«Куплю маленький домик где-нибудь на Юге Франции.

На двоих. Об этом мы говорили с Раисой Максимовной.

Ей очень этого хотелось».

Интервью Горбачева русскому изданию журнала Vogue, стр. 55.

Изнанка ответа на вопрос сотрудницы журнала мод стала мне известна. Хотя и не сразу. «Обкомовцы у нас – власть. Если между собой стакнутся, ни один Генсек не усидит», – услышал я задолго до перестройки от работника ЦК. Но Генсеку из обкомовской среды, ставшему разрушителем нашей политической системы, удалось внести раскол среди своих, пусть не сразу стало понятно, чего же он добивается.

На Западе до сих пор спорят об истинных его намерениях, а я во времена развала говорил с дамой из сфер. Для меня то было потрясение ещё посильнее хрущевского разоблачения культа личности. К разоблачению сталинского культа меня подготовили разговоры с Дедом Васей, а разговор с дамой о горбачевских намерениях – тьма среди бела дня. Супруг моей собеседницы был с Горбачевым на «ты», она – подруга Раисы Максимовны. И вот что летом 1991 года было мне сказано осведомленной, достойной доверия, принадлежавшей к высшему слою нашего общества: «Как же вы не понимаете? Раиса хочет жить за границей, в этом вся суть». После возгласа сотрудника советского Посольства, то был ещё один вопль души и тот же мотив: возмущение предательством своих.

Круг знакомств у моей собеседницы был обширнейший, едва ли я один удостоился её доверия[206]. Со временем многоговорящая фраза, быть может, окажется в словаре цитат. Такие «исторические» высказывания, как мы знаем, словесно отлакированы и довымышлены, скажем, совет беднякам питаться пирожными за неимением хлеба – консервативный лейтмотив разговоров предреволюционного времени во Франции второй половины XVIII.

В подлинности подобных высказываний не могут сомневаться россияне, услышавшие от главы правительства: «Денег нет, но вы держитесь». Тоже ведь готовая максима для словаря цитат. Раскол на советском верху, конечно, ещё не написанная страница нашей недавней истории, но кажущееся неправдоподобным может быть поставлено в ряд прецедентов.

В Англии восемнадцатого века, решая династический вопрос, собирались пригласить короля из-за границы, и секретный сотрудник властей, патриот Дефо открыто, в печати, писал о влиятельных политических личностях, не находя их поведению иного названия, кроме предательства. В Америке накануне Войны за Независимость Франклин находился в такой близости к англичанам, что его можно было принять, говоря нашим языком, за агента английского влияния. Был он или не был в узком смысле посредником, но Американская революция поддерживалась из Англии: Питт-младший, восходящая политическая звезда, был сторонником колоний, подавить волнение в заокеанских землях были посланы сочувствующие независимости – факт, оказавшийся неизвестным многим моим американским коллегам, и когда я пытался им об этом рассказать мне известное, они отказывались слушать. Но уже никто из них не спорил, что поведение Джефферсона, назначенного послом в Париж, походило на шпионаж в пользу французов.

Слово измена носилось в атмосфере и нашего предреволюционного времени 1917-го. Не следует придираться к словам, допустим, не измена, а бездумное попустительство, например, размещение немецких заказов в России во время войны с Германией. Не был предателем военный министр генерал Сухомлинов, но не делал того, что должен был делать военный министр. «Безответственная дворцовая правящая группа выдвинула такого военного министра, как Сухомлинов, громкую историю которого невозможно было замять даже тогда», – это пишет генерал Слащов, а «громкая история» – растрата. По словам того же Слащова, «в войсках прямо говорили, что всё разворовано Сухомлиновым». А я сужу по лошадям, точнее, по воспоминаниям коннозаводчика Бутовича, в его живом изображении пожилой министр – джентльмен, шармер, дамский угодник, отбил жену у брата Бутовича, об этой истории вспоминает и генерал

Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич, а там, где замешана женщина, царит рассеянность, слабоволие и легкомыслие мужчины, для мужчины в чине военного министра – преступное.

Считать ли предательницей царицу-немку, не прекратившую во время войны переписку с германскими соплеменниками? Едва ли она посылала родственной ей воюющей стороне сведения о численности и состоянии русских войск, однако её письма не могли не быть отражением дворцовых настроений. Чем не разведывательные данные особого рода? Осталось подобрать подходящее определение.

Были в наши времена смельчаки, пытавшиеся дать оценку странным словам и ещё более странным делам советского руководства. Секретарь крайкома Полозков высказывался критически о заигрывании Горбачева с Западом, это