уткнувший голову в песок…» Герой, желающий «достичь нирваны», самоуспокоения и самоудовлетворения, делает выводы из своего благополучия, не задаваясь вопросом, чем оно достигнуто, и в конце концов по своему адресу слышит: «Шкура!» Писал бы я не внутреннюю рецензию, а для печати, так бы и написал о романе как вариации на тему подполья. И в публицистике, и в художественной прозе Коля выражал точку зрения благополучных, получивших от советской власти всё и готовых выйти на международный простор. Слышались ещё более радикальные голоса, говорившие: «Пусть крадут, но уж если красть, то как можно быстрее и до конца, подчистую»[201].

Другой позиции придерживался ещё один мой приятель, писатель и редактор «Сельской молодёжи», Борис Ряховский. «Горбачёв, – сказал мне Борис, – плясал под дудку Медунова». Находился, значит, под каблуком у всесильного краснодарского владыки, капитана нашей теневой промышленности. На вид враги или во всяком случае соперники, Горбачев с Медуновым на самом деле заодно, такой ход мысли, не принятый в те времена, подсказал мне Борис: борьбу с коррупцией Горбачев ведёт выборочно, чтобы узаконить грабёж государственной собственности для своих, и кто не поддался одно-сторонне-разоблачительному промыванию мозгов в пору гласности, тому горбачевское двуличие должно быть очевидно. Любитель голубей Ряховский, принимая мой материал о лошадях, обычно говорил: «Что для тебя лошади, то для меня голуби». Для меня лошади – мои «пампасы», реакция на поношение прошлого. Борис был из литературной группировки менее известной, чем «деревенщики», но тоже взыскующей правды и собиравшейся сказать слово даже ещё более радикальное. Горбачевский пляс под дудку медуновскую Борис привез из Ставрополья. Опять слухи, местные, из первоисточника, но следует узнать наверняка, как плясал: фигурально, буквально или же, быть может, так и этак? Танец, если помните, служил у нас символическим актом сервилизма. Кинопленка сохранила пляс приспешников Сталина. В исповеди «Разрыв с Москвой» Аркадий Шевченко, по домашнему близкий к высшим кругам, на правах очевидца дал красочную картину: Хрущев заставляет своих сподвижников чесать в присядку. Так плясал или не плясал Горбачев, как того хотел Медунов?

Не зная ответа, нельзя распутать цепь событий, и я надеялся получить ответ на этот вопрос у советологов. А они вопроса и не ставили! В «Советской мафии» Ваксберга прочёл я о связи Медунова с Брежневым, однако ничего, кроме стандартной версии всё той же «борьбы с коррупцией», в книге юрисконсульта Союза писателей не содержалось.

О коррупции мы, сотрудники ИМЛИ, уже были наслышаны. Рядом с ИМЛИ помещалось исследовательское учреждение. Есть ли оно сейчас, не знаю. У них, подчиненных МВД, не было вывески, у нас, занятых проблемами академическими, была, поэтому к нам нередко, увидев слово «Институт», врывались командированные, однако не по литературной части. Наши секретарши-красавицы адресовали их по-соседству, но обознавшиеся дверью уходить не спешили, привлеченные непреодолимым магнитом.

Мы знали, кто находится рядом с нами, поддерживали добрососедские отношения, оттуда приходили люди в милицейской форме и выступали перед нами. «Должен со всей ответственностью заявить, что коррупции в нашей стране не существует», – говорил оратор в чине генерала милиции. Освещал он проблему, исходя из словарного определения: «Коррупция – преступность, связанная с государственными структурами». А кто сказал, что государственные структуры у нас коррумпированы?

Слушали мы хорошо осведомленного лектора в то время, когда снимали Сергея Семанова. Причина, по которой Сергей «полетел», затеряна в отвлекающих от сути дела разговорах. Но если я от своего отца узнал, почему у нас в 30-х годах перестали печатать перевод «Улисса», то почему сняли Семанова с поста главного редактора журнала «Человек и закон», я узнал от самого Сергея: он сделал попытку раскрыть коррупцию в медуновских владениях. У нас об этой причине помалкивали, и на Западе материал интереса не вызвал. Косвенно историю снятия Семанова использовал Оуэн Села в романе «Под контролем Кремля». У него упоминается оппозиционный орган националистического направления «Молодая гвардия», где печатался Семанов. Ныне, благодаря автору «Советской мафии», о Медунове стало общеизвестным то, о чем раньше было опубликовано в журнале «Человек и закон». Журнальная публикация разоблачала Медунова, а в «Советской мафии» было добавлено: Медунов по мафиозной иерархии являлся вторым, а первым, то есть крестным отцом, был Брежнев.

Пострадавший после сделанных им откровений Семанов уже в постсоветские годы писал о брежневщине как о «золотом веке»[202]. Его книга вышла, когда мы были далеко друг от друга, и я не мог просить у Сергея объяснений этого необъяснимого для меня поворота. Ведь его губили при Брежневе! Теперь звучат голоса, объясняющие этот парадокс. Оказывается, Брежнев, убирая с глаз долой Семанова, охранял его, чтобы сберечь ради дела патриотизма. Если это не выдумка (а выдумки при свободе мысли так же распространены, как и при тирании), то стоило бы рассказать подробнее о гуманном маневре. Тогда коррупция уже утвердилась, процесс пошел, продолжал идти, всё идёт, и выкорчевать современную коррупцию всё равно, что покончить с чиновничьим взяточничеством в старой России, о безнадежности подобной затеи написано у Салтыкова-Щедрина: когда объявили борьбу со взяточничеством, чиновники стали брать взятки такого размера, что нечего было и думать о борьбе с ними.

Сняли Семанова за стремление доказать, что преступность у нас, отвечая определению, связана-таки с государственными структурами. Сняли, понятно, не за уточнение термина, обличителю коррупции приписали деятельность антисоветскую. Мог бы я назвать имена тех, кто усердствовал в разоблачении «антисоветчика», ограничусь указанием типологическим. В годы перестройки поборниками демократии Сергей Семанов был зачислен в консерваторы, и те же поборники потом попадались с поличным как растратчики, фарцовщики и взяточники[203]. Разоблачителя коррупции советских времен разоблачали продолжавшие делать советские карьеры будущие коррупционеры – приватизаторы государственной собственности. Эти «эффекты неожиданности» (термин Шкловского), со всей лицемерной перекрученностью психики приватизаторов, тоже явятся, надо надеяться, яркими страницами в отечественной литературе будущего.

Когда семантика слова коррупция в нашем контексте ещё не прояснилась, молодой Ставропольский сатрап будто бы и выкаблучивал по указке властного сатрапа Краснодарского. Но во всем, что было мне доступно, не находилось решающего момента, когда и как Горбачев сделался государственно-политическим явлением. Даже изданные на английском языке «Мемуары», автором которых значился Горбачев, не прояснили его генезиса. Драматург-реформатор Михаил Шатров, входивший в окружение супругов Горбачевых, при нашей встрече с ним в Адельфи, куда он приехал в свите Ванессы Редгрейв оберегать её от ошибочных уклонов в палестинскую сторону, и уже после того, как перестал он писать острые политические пьесы и до того, как по ходу перестройки занялся продажей мягкой мебели, мне сказал, что получил от американцев стипендию (теперь говорят по-русски «грант») – пишет воспоминания Горбачева. Но имени